— Это то, чего я очень давно хотела. Только до недавнего времени не понимала. Пока мне не показала Шейла Бу.

— Шейла Бу? — Аиша поднимается с красной плитки, которой выложен пол крыльца. — Ты хочешь сказать, что Шейла Бу посоветовала тебе ехать в Нью-Йорк? Ты издеваешься?

— Нет, не так буквально.

А потом я все им рассказываю. Эта история вырывается на свободу лавиной: Оксфорд, стремление Лалита меня переделать, вакансии в Нью-Йорке, спортивный зал, картина с красными ранами, дядюшка Балли, угрожающий тетушке Шейле разводом, ее захлебнувшийся бунт, подвеска… Маленькая летящая птица, которую она купила себе сама, неброское украшение, никаких бриллиантов, но тем не менее самая большая драгоценность в ее жизни.

Я умалчиваю о том тяжелом снежном коме, который и подорвал все остальное: о медицинской справке со страшным диагнозом, завернутой в истершееся письмо. Я пообещала Шейле Бу, что сохраню ее тайну, чтобы она сама могла распорядиться ею по своему усмотрению. И я готова на все, чтобы сдержать это обещание. Я точно знаю, что некогда жившая в ней мечта сейчас превратилась в горечь сожаления. Нет, она не советовала мне ехать. Да ей и не нужно было этого делать.

Летящая птица. Наполняющая меня боль почти ощущается телом, словно грудь стянута веревками.

Как объяснить им, что она для нее значит? Утраченную мечту, потерянную любовь, потерянную себя. Мы молчим, кажется, даже не дышим, будто вокруг нас внезапно закончился воздух. Пляж, кусты и пальмы тоже молчат. Мир вдруг перевернулся с ног на голову, и мы больше не понимаем, как в нем жить дальше.

Как могла бы сложиться жизнь Шейлы Бу в параллельной вселенной, если бы она не отказалась от того, что так любила? Стала бы она представительницей богемы? Или изгоем, от которого отказалась даже ее семья? Или просто несчастной женщиной, которую терпели бы из жалости? Той, которая носила бы множество браслетов, длинные свободные кафтаны и старинные ожерелья и к которой мы все, сестры, бежали бы со своими юными бедами? Или она стала бы воплощением пенджабской тетушки, в разноцветных одеждах, с острым языком, но не утратила и других своих черт, совместив в себе свободолюбие и уважение к традициям? Смогла бы она совмещать их открыто или и это обернулось бы грустным секретом? Неужели нельзя быть художником и поборником традиций? А вдруг она превратилась бы в известную, востребованную художницу и все гордились бы знакомством с ней? Когда я думаю о том, что уже никогда не сбудется, о том, что безвозвратно ушло, у меня разрывается сердце.

— Я не могу на это пойти, особенно сейчас. После того как… обо всем узнала. Я не могу выйти за Лалита. И не волнуйтесь, он не расстроится.

Может, это и бесчувственное утверждение, но разве ему были нужны эти отношения со мной? А мне самой? Я смеюсь, и в этом смехе нет ни капли радости.

Камия обдумывает услышанное молча и неподвижно.

— Не знала, что дядюшка Балли грозил ей разводом и что это заставило ее бросить живопись.

Она явно озадачена, как в конце фильма, когда злодеем оказывается положительный персонаж и зрителю приходится заново обдумывать сюжет и поведение главных героев.

— Это было жестоко с его стороны, — говорит Аишас горьким осуждением на лице. — Мужья все жестоки. — Она замолкает, будто перед принятием решения, потом заявляет: — Я за тебя, Зоя. Тебе не нужен муж, чтобы жить так, как тебе хочется.

— Ты уже сказала Лалиту? Или своим родителям? — спрашивает Камия, воплощенный голос разума в наших рядах.

— Нет. Я собиралась сделать это, когда вернусь домой.

Пиху опускается в белое кресло возле бассейна и смиренно вздыхает.

— Ну что? Что теперь будем делать? Ведь вы уже разослали приглашения на свадьбу? — Она снимает с руки браслет с розовыми бусинами и начинает их рассеянно перебирать, как четки.

Пиху с ее гуджаратским воспитанием прекрасно понимает, каким скандалом чревата отмена свадьбы прямо накануне торжества и без серьезной на то причины. Отсутствие любви таковой не считается, потому что настоящая любовь начинается после свадьбы. То, что новобрачные — совершенно разные люди, тоже: дом и дети объединяют всех. А стремление жениха переломать невесту по своему усмотрению и вовсе не зазорно, потому что все мужья так поступают с женами. Немногие девушки в этой стране могут выдержать такое давление. Как и немногие семьи.

— Господи, а про приглашения-то я и забыла! И про родню тоже. — Аиша наливает двойную порцию текилы и осушает бокал парой глотков. Потом она стучит себя по груди, выпускает отрыжку и завершает высказывание ироничным прогнозом: — Будет весело.

— Хорошо, что вы, пенджабцы, более либеральны, чем мы, в Гуджарати. Каждый раз, когда я приезжаю домой, кто-то из ваших отменяет свадьбу. Я бы надолго стала изгоем. «Той девушкой, чья подруга отменила свадьбу». — Пиху с тихим смехом качает головой, берет у Аиши бутылку с текилой и делает большой глоток прямо из горлышка.

Сколько выпивки успели заказать девчонки? Я думала, они ограничатся коктейлем, но уже замечаю на столике возле дверей несколько стопок из-под шотов, бутылку водки «Грей гус» и множество пивных бутылок. Они что, собираются искупаться в алкоголе?

Таня все еще молчит, замерев между гамаком и креслом. Как понимать это выражение на ее лице? Все еще ужас? Или она обдумывает план соблазнения Лалита? Она может попытаться, вот только ей придется сражаться с его воспоминаниями о Бюстине. Если не с ней самой во плоти.

Взвизгивает дверной звонок, и мы все вздрагиваем, выдернутые из непривычного молчания.

Безукоризненно одетый портье принес нам две тарелки с острыми креветками балчао. Слава богу, у нас есть еда, потому что я уже начала подозревать, что девчонки заказали только алкоголь. Учуяв запах специй, Таня выходит из своего транса.

— Ты!.. — шипит она, прожигая меня взглядом.

Бедный портье опрометью выскакивает из дверей, на ходу запихивая в карман триста рупий, полученные от Пиху.

— Ты-ы-ы!.. — воет Таня снова, покачиваясь на ногах.

Ну да, я знаю, что, отменив свадьбу, поступлю самым ужасным образом и расстрою многих людей. Но она-то в их число не входит! И я готова всю оставшуюся жизнь есть капусту кольраби, но не стану перед ней извиняться!

— Он предпочел мне тебя! — Таня начинает метаться взад и вперед с таким видом, будто все это время я говорила на мандаринском, предоставив теперь ей самостоятельно разбираться в моих поступках.

— Подождите, что? О чем она? — Пиху переводит на меня озадаченный взгляд.

Вот черт. Выходит, ни Пиху, ни Аиша, ни Камия