– Домик номер пять… там тайник за шкафом… Эй, зачем вы?! Отпустите их! Я же правду сказал!

Тиски сжали брегет сильнее, и недовольный скрип корпуса превратился в жалобный скрежет.

– Там ее нет, – строго сказал Фишер. – Где она? Твои мне говорят: начальник знает… Ну!

Не отводя взгляда от часов, зажатых в тиски, Утрохин торопливо закивал:

– Правильно-правильно говорят, не врут, только начальник все и знает! Не я!

– А ты кто – не начальник, что ли? – удивился Вилли Максович.

Утрохин замотал головой – так истово, что во все стороны полетели брызги.

– Я главный, но по дружине и по турбазе, – быстро проговорил он, – а начальники у нас меняются. Раньше был Владлен Сергеевич, а теперь – Ростислав Васильевич… Но я не знаю, где он сейчас. Он в окно посмотрел, ваших увидел и с двумя своими сразу куда-то смылся…

Если бы в сарае взорвалась осколочно-фугасная бомба, я, наверное, был бы не так поражен. Мы-то с Фишером были уверены, что Горн говорил про Утрохина. А на самом деле… О-о, черт!

– Рыбин здесь, в Осколкове!

Реакция Вилли Максовича оказалась быстрее моей. Я еще только вскакивал с места, а Фишер уже, отшвырнув с дороги бесполезного вонючку Утрохина, мчался к выходу.

И почти в дверях столкнулся с бледным Митей Верховцевым. Одной рукой наш аэронавт опирался на косяк, а другой держался за голову. Темная кровь, которая просачивалась у него сквозь пальцы, уже забрызгала новенький светло-коричневый летный комбинезон.

– «Михея» украли… – Верховцев обвел нас мутным взглядом. – И мне по башке дали, на полчаса вырубили, только очнулся… Я делал профилактику двигателя… издали смотрю, вроде в черном, свои, значит. А они в темно-синем, костюмы спортивные, я поздно заметил, извините меня… Трое сильно взрослых, не пионеры, и четвертого с собой волокли, в темное завернули… И на «Проньке» не догнать, они ему рули погнули… Но это ерунда, можно выправить, работы на час, я выправлю… только немного полежу, вот здесь… – Аэронавт выпустил дверной косяк и сразу стал заваливаться вперед. Он упал бы, если бы его не придержал Фишер. Вместе с подбежавшим Наждачным они уложили раненого на стол, отодвинув телеграфный аппарат.

– Марк, беги за Касей! – крикнул адмирал Валькову. – Пусть несет бинты, все медикаменты, какие есть… Сейчас-сейчас, Митька, – он взял Верховцева за руку, – Кася поможет, она знает, а если что серьезное – вызовем доктора Зися, он тебя залатает, ему не впервой…

Следующий час прошел в хлопотах вокруг раненого аэронавта и поврежденного дирижабля. Из штабного домика в связной доставили раскладушку и уложили Верховцева, а Кася натащила столько лекарств, что хватило бы и слону. Рана, по счастью, оказалась неопасной, да и «Проньку» беглецы не успели повредить сильно: для экспресс-ремонта хватило хозяйственных навыков Коли Доскина. Буров взялся ему помогать, но каждые четверть часа забегал в связной – проведать Верховцева. Я ни в чем не упрекал капитана, но он все равно чувствовал вину перед Митей и передо мной из-за своей роковой оплошности: не уловил сверху разницы между черным и темно-синим цветами и упустил Рыбина с телохранителями и Линой.

Виноват был не Буров, а я. Это я проболтался Рыбину о ней и уже здесь, в Осколкове, не сумел ее найти. Сейчас я был бесполезен: ни медицинских, ни технических познаний, ни бойцовских качеств – только дурацкое авторское право в голове. Желая меня хоть чем-нибудь занять, Вилли Максович сперва поручил мне охрану пленных. Но, наверное, заметил что-то нехорошее в моем лице, поэтому через несколько секунд перерешил. Под благовидным предлогом он отнял у меня трофейную биту, а связанных пионеров переместил подальше – в угол, к портрету Пронина.

Меня же усадили за телеграфный аппарат – проверять поступающие депеши. Старик объявил, что в ближайшее время Рыбин наверняка выйдет на связь и переговоры об обмене начнутся снова. Фишер поступил умно: за этот час я отвлекся от пионеров и окончательно возненавидел спамеров – наверное, еще больше, чем Утрохина с его штабными. При каждом повороте бобины сердце мое принималось отчаянно колотиться. Я хватался за ленту, видел вместо сообщения рекламу, захлебывался ненавистью, а потом печатающее устройство опять звонко стрекотало, и все начиналось заново: надежда – облом – злость, вновь надежда и вновь облом…

Мои муки были прерваны шумом на голубятне. Фишер взлетел по лестнице и вернулся с почтарем, к лапке которого была примотана бумажка. Сняв голубеграмму, старик прочел вслух:

– «Девчонка против ворона. Последнее предложение. Не позже полуночи».

– Где она? Где он ее держит? – Я чуть не опрокинул ненужный телеграфный аппарат.

– Тут не сказано, но уж точно не в Бужарове, – досадливо пробормотал Вилли Максович, разглядывая птицу. – Ага! Видишь позолоченное колечко на другой лапке у почтаря? Это знак главной голубиной экспедиции Кремля, в Сенатском дворце. Где-то там он девочку и прячет. Знает, гнида, что штурмовать кремлевские стены даже мне не по силам… Та-ак, бери листок. Буквы делай помельче и пиши… Дай секунду подумать… Пиши: «Согласен. О времени и месте договоримся отдельно в 15.00… нет, стоп, можем не успеть… в 16.00. Место выбираем мы».

– А какое место мы выбираем? – Я с надеждой посмотрел на Вилли Максовича.

– Вот ты и выберешь, пока мы летим в город, – решительно объявил Фишер. – Я придумал только половину плана, а вторая – твоя. Пойдем посмотрим, не готов ли дирижабль к полету…

Через три часа «Пронька» завис прямо над особняком цвета пятитысячной купюры. Наш сине-белый камуфляж опять сработал. Вероятно, почтовые дирижабли бывали здесь уже не раз, поэтому никто из секретных охранников внизу не заподозрил подвоха, и даже дама с собачкой не нацелила на нас таксу-гранатомет. Подрулив поближе к левой башенке, старый разведчик взял рупор, приоткрыл дверь гондолы и загнусавил официальным голосом:

– Примите корреспонденцию для Костанжогло Гэ А. Строго конфиденциально. Без посредников.

Уже через несколько секунд Гога высунулся из окна башенки, но вместо почтового клерка увидел Вилли Максовича.

– Готовься, – без предисловий объявил Фишер. – Сегодня вечером понадобится твоя помощь.

– Финансовая? – с надеждой спросил Костанжогло.

– И не мечтай, – холодно ответил ему старик. – Сказано же: я у тебя и ломаной копейки не возьму. Ты мне поможешь по-другому.

– Ну и место! Голубенькие обои в цветочек! Иннокентий Ломов, я был о тебе лучшего мнения.

Войдя в комнату, Рыбин и огляделся, и принюхался одновременно. Советник президента был в белом костюме необычного покроя – на фоне черного мешка он выглядел особенно эффектно.

– Это что, парфюмерная лавка? – насмешливо спросил он. – Ты меня уморить собрался этим жестоким амбре? Или ты решил такими ароматами встретить свою ненаглядную Эвелину?

Из-под черного мешка послышалось знакомое «ап-чхи!».