Вдруг голова мистера Падда взорвалась, окатив меня душем из крови и мозгов. Он замер, челюсть отвисла, из носа и ушей потекла кровь, и он завалился набок, в грязь. Руки на моем горле разжались, и я судорожно глотнул, сбрасывая с себя тело Падда. Я встал на колени и выплюнул грязь изо рта.

Наверху, на краю газона, Эйнджел лежал на животе, вытянув перед собой правую руку с пистолетом. Левой рукой он придерживал кусок пластика над изуродованным местом на спине. Я взглянул на море, откуда доносился звук удаляющейся в темноте по невысоким волнам лодки. Она была всего в семидесяти метрах от бухты, белый пенный след изгибался дугой за ней. Фолкнер стоял у руля, в нем боролись ярость и горе.

Вдруг мотор кашлянул и заглох.

Мы стояли лицом друг к другу, разделенные волнами, дождь поливал наши головы, лежащее неподалеку от меня тело, темные воды залива.

— Мы еще увидимся, мерзкий грешник.

Он поднял пистолет левой рукой и выстрелил. Первая пуля высекла искру, попав в камни передо мной. Фолкнер балансировал, стараясь приноровиться к качанию лодки под ногами, прицелился и выстрелил еще раз. На сей раз пуля прошила рукав моего пиджака, но не задела меня, оставив лишь неприятный запах паленой шерсти. Другие два выстрела со свистом рассекли воздух около моей головы, когда я опустился на колени и расстегнул спасательный пакет.

Ракетница «хелли-хенсон» удобно легла мне в руку. Я вспомнил о Грейс и Кертисе, о куске черного пластыря, закрывающем выбитый глаз Джеймса Джессопа. Я вспомнил Сьюзен, нашу первую встречу, ее красоту и запах орехов в ее дыхании. Вспомнил Дженнифер, почувствовал мягкость ее светлых младенческих волосиков, услышал ее детское сопение во сне.

Раздался еще один выстрел, он ушел далеко в сторону. Я нацелился в сторону воды и представил себе зарево, растекающееся по волнам, если ракета попадет в лодку; вспышку голубовато-розового пламени в луже разлитого топлива, поджигающего волны и приближающегося к фигуре мужчины с пистолетом; взрыв лодки и затем огонь, пожирающий палубу и увлекающий человека в пучину вод. Жар осушит кожу на моем лице, море будет гореть красным и синим пламенем, а старик отправится, охваченный огнем этого мира, в мир иной.

Мой палец впился в спусковой крючок, но я не стал стрелять.

Клик.

Вдалеке над волнами Фолкнер слегка обернулся, когда боек сухо щелкнул по пустому магазину его пистолета. Он попытался выстрелить еще раз.

Клик.

Я подошел к кромке воды и поднял ракетницу. Еще раз послышался сухой щелчок, но, казалось, старик не заметил этого, или ему уже было все равно.

Клик.

Пламя взметнулось вровень с ним, а не так, как я думал, оно охватило его фигуру, и я увидел, как на лице его появилось выражение удовлетворения: он умрет, но и я буду винить себя за то, что уничтожил его, превратившись в такого же, как он.

Клик.

Дуло ракетницы выросло до гигантских размеров и теперь находилось у меня над головой, нацеленное в небеса.

— Нет! — закричал Фолкнер. — Нет!

Я нажал на курок, и пламя взметнулось вверх, бросая отсвет на темные волны и превращая дождь в потоки золота и серебра; старик в ярости кричал что-то, когда вверху, в пустоте над ним, появилась новая звезда.

* * *

Я подошел к Эйнджелу. Пятно крови, пропечатал ось на его пластиковом прикрытии там, где оно касалось открытой раны. Я осторожно приподнял кусок пластика, чтобы он не прилип. Пистолет все еще был в его руке, глаза открыты — Эйнджел видел фигуру старика.

— Он должен сгореть в огне.

— Он сгорит, — ответил я.

И я держал его на руках, пока за нами не приехали.

* * *

В поисках убежища

Отрывок из диссертации

Грэйс Пелтье

«Правда реально существует, — написал когда-то художник Жорж Брак. — А ложь — это выдумка». Когда-нибудь, правда о Арустукских баптистах будет раскрыта и, наконец, обнародована. Все, что я пыталась сделать, это показать, в каких условиях могло произойти то, что произошло. Надежды, которые вдохновили все дело; эмоции, которые подорвали его существование; и как финал — события, которые уничтожили их.

В августе 1964 года родственникам каждой семьи, последовавшей за Фолкнером более чем год назад, были отправлены письма. Каждое письмо было написано мужчиной или женщиной из этой семьи. Лайал Келлог написал письмо от своей семьи; оно было отправлено из Фэрбенкса, штат Аляска. Письмо от Кэтрин Корниш пришло из Джонстауна, Пенсильвания; Олив Пирсон написала из Рочестера, Миннесота. От Фрэнка Джессопа, который убеждал свою семью, что все в порядке с женой и детьми, письмо пришло из Портервилла, что в Калифорнии. На письмах не было даты, в них содержались обычные приветы родным и добавлена одна и та же строчка о том, что Арустукские баптисты больше не существуют как община, что семьи последователей были избраны преподобным Фолкнером, чтобы нести его учение в мир, подобно миссионерам прошлого. Лишь немногих родственников всерьез озаботила судьба общинников. И только Лена Мейерс, сестра Элизабет Джессоп, пребывала в уверенности, будто что-то произошло с семьей ее сестры и с ней самой. В 1969 году, с разрешения владельца земли, она наняла частную фирму подрядчиков, дабы провести раскопки на территории, где находилась община Орлиного озера. Раскопки ничего не дали. А спустя год Лена Мейерс умерла от ран, полученных после несчастного случая: она была сбита машиной, владелец которой скрылся с места происшествия, в Кеннебеке, штат Мэн. Разбирательства не было, и никто не подвергался судебному преследованию в связи с ее смертью, а точнее, убийством.

Никаких следов семей не было обнаружено ни в одном из городов, откуда были отправлены последние письма. Их имена больше нигде не встречались. Не были обнаружены и кто-либо из их последователей. Они больше никогда не пытались связаться с кем-либо.

У меня такое чувство, что правда где-то похоронена.

Это благословенный мир, и все в нем взаимосвязано и подогнано друг к другу. Любая жизнь связана тысячами нитей с другими жизнями. Потеря всего одной отзывается в других, нарушая баланс, превращая природу сущего в тонкие исчезающие контуры.

Я постоянно возвращаюсь мыслями к женщине, которую все звали тетушка Мария Агуиллард, чей тоненький мальчишеский голос доходит до меня из глубин мироздания. Я вижу ее лежащей на груде подушек в теплой, темной комнате на западе Луизианы, запах пряных трав витает в воздухе. Сияющая черная тень среди меняющихся форм, нечеткость границ между естественным и искусственным там, где один мир перетекает в другой. Она берет меня за руку и говорит со мной о моих погибших жене и ребенке. Они позвали ее и рассказали ей о человеке, который забрал из жизни.

Ей не нужен свет; ее слепота не столько физический недостаток, сколько средство для более глубокого, полного смысла восприятия. Зрение было бы лишним для ее странного блуждающего сознания, для ее сильного, ничего не боящегося чувства сострадания. Она сочувствовала всем им: потерянным, пропавшим, обобранным, испуганным, страдающим душам, которые были насильно и жестоко вырваны из жизни и не могли найти успокоения в метании меж двумя мирами. Она могла выйти им навстречу, успокаивая их в минуты смерти, не оставляя их умирать в одиночестве, чтобы они не боялись перейти границу света и тьмы, дабы прийти к Спасительному Свету.