– Как? – Болдин подумал, что ослышался.

– Да. Не понял. И Тухачевский, – Лев Захарович будто бы случайно оглянулся, – был против наших бесед. Помните я говорил вам, что он слишком большой мистик? Собственно, это его и сгубило… ну да не о том речь. Дело в том, что Тухачевский чувствует… – Нарком замялся и поправился: – Чувствовал людей. Он изначально знал, что из вас не получится красного мага. Мы уж и так и эдак…

Мехлис посмотрел внимательно Болдину в глаза.

– Но я верю в закономерность, понимаете? Только просчитать ее еще не могу. Это очень сложные связи… Нет ничего случайного, и если вы нашли тогда те документы… Ну, понимаете, о чем я говорю? Значит, так должно было случиться. И совершенно не случайно мне донесли о вашей истории… не случайно. Но… – Мехлис пожал плечами. – Ничего у меня с вами не вышло. А ведь я думал, что поймал ниточку этой великой закономерности, понимаете?

– Если честно, то нет, – у Болдина разболелась голова. Он уже ненавидел Мехлиса, ненавидел этот званый вечер в огромной квартире с высоченными потолками. Хотелось на свежий воздух.

– Это ничего, – Лев Захарович покачал головой. – Это уже второй раз в моей практике. Первым был он. И он тоже тут не случайно.

И Мехлис коротко кивнул в сторону того самого офицера, что стоял у стены со стаканом чая и растерянной улыбкой.

– Очень неслучайный человек. Очень. И ничего… пусто. А я вам потом про него удивительную штуку расскажу, по секрету. – Нарком посмотрел Болдину в глаза. – Мне бы очень хотелось, Иван Васильевич, чтобы вы помнили наши с вами беседы. Помнили и не забывали. Потому что когда-нибудь они вам пригодятся. Это важно. Очень важно.

Он взял Болдина за руку. У Мехлиса были влажные потные ладони, которые еще больше усилили желание генерала сбежать куда-нибудь подальше от всех этих намеков, тайн, «бесед» и прочей гадости. Куда-нибудь, где все ясно, просто. Он вспомнил, что на днях должен отбыть к Павлову, а там приступить к инспекции мехкорпуса, и обрадовался. Простая, честная работа, свежий воздух, нормальные люди…

– А еще я сейчас вас познакомлю… – вдруг заявил Мехлис.

– Что? – Болдин вздрогнул, на какой-то миг он будто бы перестал существовать. Сознания, кажется, не терял, но что-то особое в глазах наркома заставило его странно отключиться. – С кем?!

В улыбке Мехлиса проскользнуло что-то паучье. Так улыбался бы, если б мог, сидящий в углу паутины паук, увидев попавшую в липкие нити муху.

– Не беспокойтесь, Иван Васильевич, это боевой офицер, к тому же недавно из Финляндии. Ранения получил. Вам будет о чем поговорить. Это не какая-нибудь кабинетная крыса вроде меня! – И он рассмеялся.

– Ну, Лев Захарович, это вы слишком… – попытался было робко протестовать Болдин, сбитый с толку тем, что нарком буквально прочитал его мысли, но Мехлис уже подхватил его под локоть и повел к офицеру. – Вот, прошу любить и жаловать! Станислав Федорович Воскобойников!

– Болдин… – Иван Васильевич протянул руку.

Они разговорились. Как-то незаметно Мехлис исчез. А Болдин и Воскобойников говорили еще долго. В основном о танках.

Лев Захарович Мехлис, нарком и мистик, человек, которого за глаза звали инквизитором, стоял в стороне. Он краем уха слушал болтовню жены, изредка вставляя ничего не значащие реплики, но смотрел мимо. Туда, где около стены стояли два неслучайных человека. Две очень важные, ключевые фигуры. Но важных кому, для чего? В какой игре? И если у Болдина были слабые, но способности, то у Воскобойникова не было ничего, кроме невероятного везения. Уже несколько раз расстрельный приказ на Станислава Федоровича Воскобойникова ложился на стол к Берии, и всякий раз… ничего. Словно кто-то неведомый, невероятно могучий, отводил удар в сторону. Отодвигал неизбежное. А ведь ничем, кроме крайне неудачной экспедиции в Финляндию, товарищ Воскобойников не выделялся. Или не такой уж неудачной?..

Как коммунист, Мехлис не верил в сверхъестественное. Как каббалист – тоже. Но он точно знал: есть, есть Закономерность, Великое уравнение, где учтено все, даже два неслучайных человека, что беседовали сейчас о танках в противоположенном конце зала. Закономерность есть! Ну, или, Имя Бога, если кому-то так удобней ее называть…

– Надо будет Болдину про Финляндию-то рассказать… – пробормотал Лев Захарович.

– Что? – удивилась стоявшая рядом жена.

– Ничего-ничего, – Мехлис улыбнулся самой доброй своей улыбкой. Такой же фальшивой, как и все остальные.

После короткого дневного перехода партизаны вышли к краю леса и встали лагерем. Тут же в разные стороны разошлась разведка. Иван, сидя на небольшом, залитом солнцем взгорке, с некоторой завистью провожал взглядом уходивших ребят. Остро, с болью, вспомнились пограничники, как один полегшие, чтобы он, Лопухин, жил. Они тоже ходили вот так, бесшумно, настороженно, чуть пригнувшись и глядя, казалось, во все стороны сразу.

Рядом чем-то шуршал Колобков.

– Что ты там делаешь? – поинтересовался Иван.

– Тихо. Я блокнот прячу, – Колобков бесконечно перекладывал вещи в мешке, шуруя в нем, как мышь в банке с крупой.

– Чего? Зачем?

– У меня знаешь сколько рисунков там? Море! Фотопленок же не найти! Так я рисовать начал. Этому цены нет, на, посмотри… – Дима вытащил набитый бумажками, будто распухший блокнот. Открыл, переложил пару листков. – Вот, здесь…

Иван взял в руки потертый листик. Карандашный рисунок был выполнен короткими, резкими штрихами, быстрыми и очень точными.

– Неужели у меня такое лицо? – удивился Лопухин. – Никогда бы не подумал.

– Думаешь, не похоже?

– Не знаю. Я уже давно не видел себя в зеркало. Бреюсь на ощупь…

– А вот этот? – Колобков протянул еще один рисунок.

– Похож, – Лопухин улыбнулся. – Только уж очень бравый. Он, конечно, генерал, но все-таки не такой… портретный.

– Это я специально. – Было видно, что Колобкову приятно. – Когда в газету вернемся, сделаем с тобой такой репортаж шикарный! Или, того лучше, книгу напишем. Вот будет здорово!

– Да, здорово, – Лопухин вернул листик. – Думаешь, вернемся?

Дима удивленно посмотрел на него.

– А ты что же, полагаешь?..

– Не знаю, – Иван вздохнул. – Не знаю…

– Да ну, прекрати! Когда это было, чтобы ты в отчаяние впал? Помнишь, когда мы под бомбардировку попали…

– Под которую?

Колобков задумался, хмыкнул.

– Дело не в бомбах, Дима. Тут другое… – Лопухин снова посмотрел вслед разведчикам, но тех уже не было видно. Потом спохватился и спросил: – А прячешь зачем?

– Рисунки-то? Так ведь бумага!

– И чего?

– Видно, что ты не курильщик… У нас тут засветишь блокнот, так мигом на самокрутки растащат. Верховцев как-то раз немецкий архив едва успел спасти. Ценные документы. Во как.