— Да в чем дело, Рафаэлла, что с тобой? — Маркус подскочил к ней, обнял и попытался увести, видя, что репортеры смыкают кольцо. — Может быть, вызвать «скорую»? Тебе плохо? Живот… Судороги? Аппендицит?

Рафаэлла не двигалась с места еще секунд десять. Репортеры со всех сторон облепили их, пытаясь воспользоваться замешательством, но ей было явно не до них. Маркус был рядом, и она могла положиться на него. Ее колотила дрожь, голова сильно кружилась, а сильнейший желудочный спазм причинял невыносимую боль. Она не могла понять, в чем причина столь внезапного приступа, а колики становились все сильнее и сильнее, и Рафаэлла испытала прилив безотчетного ужаса. Но тут боль неожиданно отпустила. Чудеса! Медленно, очень медленно Рафаэлла выпрямилась. Все.

— Понятия не имею, что на меня нашло, — сказала она своим обычным деловым тоном, и Маркус взглянул на нее сверху вниз, не зная, что сказать и что делать дальше.

— Тогда давай прямым ходом в отель, если, конечно, ты не хочешь показаться врачу.

— Нет, нет, поедем в отель. Я в полном порядке. Наверное, я что-нибудь не то проглотила.

— Я ел то же самое — резиновую пиццу со странного вида сыром.

— Скорее всего это она. Ты ведь у нас могучий парень, и пищевое отравление тебе не страшно. Быстрее, Маркус, иначе эти стервятники разорвут нас в клочья.

Маркус мгновенно поймал такси и уже в машине возобновил прерванный было допрос:

— Ты что, устроила весь этот спектакль для того, чтобы оттянуть момент, когда придется рассказать мне, что все это значит?

— Нет, это не спектакль. Я действительно в какой-то момент почувствовала себя плохо. Но сейчас все позади, так что давай забудем. — Она говорила правду: еще в Лувре да и в полицейском участке странные боли время от времени мучили ее. Но теперь, слава Богу, все прошло. — Что до остального, Маркус, то только не сейчас. Прошу тебя, повремени. Все это настолько фантастично, что даже мне не верится. Тут замешаны другие, не я одна, так что я не могу…

Он рубанул рукой воздух, оборвав ее на полуслове:

— Значит, не желаешь со мной откровенничать! Я для тебя то же самое, что эти фараоны, и ты мне тоже намерена лгать, обращаться со мной словно с законченным идиотом, с врагом!

— Нет, Маркус, ничего подобного. Уверяю тебя, если бы речь шла только обо мне, тогда другое дело, но…

— Довольно. Я устал от вас, леди, слишком устал, чтобы продолжать этот спор. С меня хватит. Грош цена всей этой брехне о доверии, партнерстве и прочем. — Он дотронулся до плеча водителя: — Arretez! Laissez-moi descendre![19]

Потом он повернулся к ней и сказал:

— Ты права — это был всего лишь секс.

Рафаэлла не ответила. Как он может быть так непробиваемо глух? Пусть катится к черту, пусть себе дуется сколько угодно, дурак несчастный. Она не чувствовала боли, но почему-то обхватила обеими руками поясницу, потом приказала таксисту ехать дальше. Тот покосился на Рафаэллу, затем пожал плечами. «Мужская солидарность», — подумала она. Разумеется, во всем виновата она.

* * *

Он вел себя совершенно по-дурацки — Маркус осознал это в ближайшие десять минут. Он шагал по рю Карфур, нахмурившись и засунув руки в карманы. Господи, как же он зол на нее! Так и не сумел ничего выведать. Маркусу вдруг захотелось посоветовать ей побыстрее научиться доверять ему — ведь очень скоро он станет ее мужем.

Ее мужем.

Тут он наскочил на какую-то толстуху с торчавшим из голой подмышки длинным батоном, принялся извиняться на ломаном немецком, забыв, где находится, потом зашагал дальше. Да, он хочет жениться на ней, на этой сумасшедшей девчонке. Маркус остановился у витрины ювелирного магазина и стал разглядывать обручальные кольца. Он уже совсем собрался было войти, но внезапно вспомнил о случившемся и подумал, что как раз сейчас Рафаэлле может быть совсем худо. Где же его сострадание, где разум? У него было какое-то странное ощущение — все чувства притупились, он утратил способность ориентироваться во времени. Маркус объяснил себе это неприятное состояние сумятицей незнакомого города и, естественно, многочасовым допросом в полиции, где угрозы пришлось выслушивать каждый раз дважды — в оригинале и затем в переводе: он, разумеется, не признался жандармам, что вполне сносно владеет французским. И наконец, больше всего Маркуса потряс тот факт, что он… влюблен, и это с ним впервые со времен несчастной Кэтлин. Да, он накинулся на нее, он винил ее за скрытность, но ведь она сама довела его до белого каления.

Полчаса спустя Маркус вошел в их гостиничный номер. Он громко позвал Рафаэллу и тут же увидел, как она выходит из ванной. Она сгорбилась, держась за живот, только на этот раз по ее ногам стекала кровь, проступая бурыми пятнами сквозь измятую голубую юбку, капая на ковер между ступней. Он сразу понял, в чем дело.

Рафаэлла взглянула на него исподлобья мутными от боли и ужаса глазами.

— Помоги, Маркус. Умоляю, помоги мне.

Маркус ничего не знал о выкидышах, но какое это имело значение. Независимо от причины, главное — любым способом немедленно остановить кровотечение. Он подскочил к Рафаэлле, схватил ее на руки и положил на кровать. Принес белые махровые полотенца из ванной, все четыре.

— Все будет в порядке, Рафаэлла, держись. Надо остановить кровь. — Он приподнял ее и подсунул подушку под ягодицы. Потом высоко задрал ее юбку и стянул окровавленные колготки и трусики, повторяя при этом: — Все будет хорошо. Давай-ка приподнимемся чуть-чуть… вот так… отлично, дорогая. Застынь вот так еще на минуточку, молодец. Милая моя, я тут, рядом с тобой. Все будет нормально, просто полежи тут тихонько. Помнишь наше свидание на пляже… ты была великолепна.

Его ровный, уверенный голос — не слова, а именно тембр — успокаивающе подействовал на Рафаэллу, страх, парализовавший ее, исчез. Но боль стала еще острее, и, не в силах больше сдерживаться, она громко застонала, судорожно пытаясь подтянуть колени к подбородку. Маркус крепко держал ее за лодыжки, прижимая их книзу, пока она не ощутила в животе сильнейший спазм: что-то лопнуло у нее внутри и выплеснулось горячим потоком — ее собственная кровь смешалась с кровью плода.

Самое страшное было позади. Маркус подмыл ее, подложил чистые полотенца и быстро укрыл всеми оказавшимися в наличии одеялами.

— Теперь лежи смирно, не двигайся, — сказал он и добавил неизвестно зачем: — У тебя выкидыш. Теперь все будет нормально.

«Господи, крови-то сколько, — подумал он, собирая насквозь пропитавшиеся кровью полотенца, — слишком много крови».

Снова подойдя к кровати, Маркус заметил, что Рафаэлла уснула, и только теперь перевел дух. Крайняя усталость и стресс — вот что наверняка спровоцировало выкидыш. Он нащупал пульс — ровный. Ему даже показалось, что она чуточку порозовела. Тем не менее Маркус понимал, что ему все равно придется везти ее в больницу. Она потеряла слишком много крови и, возможно, нуждается в переливании и прочих неведомых ему процедурах.