– Вероятно, у него есть какие-то скрытые ресурсы, – сказал Жан Ги, выходя из машины.

– Есть, – ответил Арман. – И я подозреваю, что у всех, кто здесь содержится, они есть. Вопрос состоит в том, что же за ресурсы они скрывают.

– А агент Коэн? – спросил Бовуар, когда они подошли к странной маленькой двери. – Что скрывает он?

– Я пока не уверен, – ответил Гамаш. – Я вот пытаюсь понять, что скрываешь ты.

Бовуар остановился и посмотрел на тестя:

– Вы о чем?

– Нет нужды сразу делать стойку, – улыбнулся Гамаш. – Я имел в виду, что некоторые люди прячут свои темные качества глубоко внутри. А некоторые прячут светлые. А у тебя, mon ami, там почти наверняка круассан.

Жан Ги рассмеялся, и дверь открылась. Совпадение во времени было таким точным, что Бовуар и в самом деле подумал, нет ли между двумя событиями причинно-следственной связи.

И вот они вошли внутрь этого богом забытого места.

Арман Гамаш разглядывал Джона Флеминга.

За время пути, долгого пешего перехода по выкрашенному в казенный зеленый цвет коридору, вдоль которого стояли вооруженные охранники, сквозь щиплющий глаза хлорный дух, стуки, клацанье и вопли призраков, он составил план.

Посмотреть в глаза человеку. Дать ему понять, что ты не испытываешь отвращения, тошноты. Дать ему понять, что ты не испытываешь ничего.

Он просто всего лишь один из пунктов в составленном списке. Еще одно лицо, подлежащее допросу по делу об убийстве. Ничего более.

Ничего более.

«Ничего более», – сказал себе Гамаш, садясь на стул в помещении для допросов. Жана Ги он оставил у дверей, рядом с вооруженным охранником, так чтобы его видел Гамаш, но не Флеминг.

Однако теперь, когда Флеминг сидел за столом напротив него, все заготовленные вопросы, вся стратегия рухнули. Даже мысли его словно слились в канализационную трубу.

Его разум не был бесстрастным – он был пустым. Гамаш перевел взгляд с лица Флеминга на его руки. Такие белые. Сложенные одна поверх другой.

Но потом к нему стали постепенно возвращаться образы – последствия того, что сделали эти руки. С усилием, которое стоило ему немалой боли, Гамаш поднял глаза.

Теперь он видел перед собой только семиглавое чудище. Не гравировку. Не метафору. А то существо, которое создал Джон Флеминг. Арман Гамаш знал кое-что, ускользнувшее от суда, от полицейских, от прокуроров Флеминга. Даже от его собственных адвокатов.

Гамаш знал, что было на уме у Джона Флеминга, когда тот совершал свои преступления. Это была Вавилонская блудница, которая несла не просто конец света, а вечное проклятие.

Гамаш прерывисто вздохнул и услышал легкий хрип, вырвавшийся из его горла.

Рот Джона Флеминга скривился, словно клинок ножа.

Гамаш выдержал спокойный взгляд Флеминга и вызвал в своей памяти Рейн-Мари, их детей, внуков, Анри, их друзей. Хаос, творящийся на Рождество. Тихие беседы у камина. Танец на свадьбе Анни и Жана Ги в Трех Соснах. Он вызвал в своей памяти обеды у Клары, выпивку в бистро, время, проведенное им на скамье в деревне.

Эти мощные воспоминания вытолкнули, вытеснили те другие в их собственный ужас. Арман Гамаш сидел в стерильной комнате и ощущал запах роз в летнем саду, слышал смех на деревенском лугу. Он ощущал вкус крепкого кофе с молоком, чувствовал утренний туман на своем лице.

– Я приехал, чтобы поговорить с вами о Джеральде Булле и «Проекте „Вавилон“», – сказал он сильным голосом.

Вознаграждением ему стало движение век. Миг неуверенности. Напряженного внимания.

Джон Флеминг не ждал такого.

– Я вас знаю. Вы присутствовали на моем процессе, – сказал Флеминг. – Сидели и наблюдали. Вы любите наблюдать? Вам это доставляло удовольствие?

Выражение лица Гамаша не изменилось, но краем глаза он увидел, как шевельнулся Бовуар. Почувствовал это и Флеминг. Некоторая реакция. Именно то, чего он добивался.

Гамаш впервые слышал его. На процессе Флеминг не давал показаний. Арман удивился мягкости его голоса. В нем слышался какой-то дефект речи. Природный? Или искусственный, чтобы выглядеть таким, как другие люди, даже уязвимым?

Люди инстинктивно теряют бдительность, когда видят чью-то хромоту, болезнь, дефект. Не из сострадания – просто потому, что ощущают свое превосходство. Силу. Гамаш знал, что такие люди не живут долго. Этот инстинкт идет им во вред.

– Что вы хотите знать? – спросил Флеминг.

– Я хочу знать, как вы стали прорабом проекта.

– Доктору Буллу нужен был человек, который ежедневно координировал бы ход работ. Не ученый. Ученые умеют быть точными, но они плохие управленцы, если проект масштабный. А я умею этим заниматься.

– Но как доктор Булл узнал о вас? – спросил Гамаш, понимая, что Флеминг лишь отчасти ответил на его вопрос.

– Слухами земля полнится.

– Все зависит от того, в каких кругах кто вращается, – сказал Гамаш. – Кто вас рекомендовал?

– Любой из довольных моей работой клиентов. Я работал в агентстве, которое специализируется на обеспечении конфиденциальности.

– И что же это было за агентство?

– Мне кажется, вы меня невнимательно слушали. Обеспечение конфиденциальности, помните?

– Почему вы не хотите сказать? – спросил Гамаш.

– Зачем вам знать? Какое это может иметь значение?

– Прежде я не был так уверен, – сказал Гамаш. – А теперь начинаю задумываться.

Два человека за столом изучали друг друга.

– Расскажите мне про Вавилонскую блудницу.

И тут последовала настоящая реакция. Губы вытянулись, глаза прищурились. Потом снова улыбка, как лезвие ножа.

– А я все думал, когда же кто-нибудь придет и спросит. – Флеминг посмотрел на Гамаша так, словно тот пришел к нему гостем и никак иначе.

– Так каков же ответ?

– Кто вы? – спросил Флеминг.

Он не шелохнулся с той минуты, как уселся. Ни на миллиметр. Его руки, голова, тело оставались совершенно неподвижны, словно перед Гамашем сидел манекен. Даже дыхания не было слышно.

Лишь одно движение век в начале. И улыбка. И этот мягкий надтреснутый голос.

– «И что за чудище, дождавшись часа, – обыденным тоном произнес Гамаш, – ползет, чтоб вновь родиться в Вифлееме?»

Показалось ли ему, или по другую сторону стола вспыхнул блеклый сполох тревоги?

Гамаш подался вперед и прошептал: