Почти сразу я увидела самое страшное: вы с Брандейсом не успели скрыться.

Солдаты тащили тебя из дома. Чей-то голос ясно донесся сквозь бурю, Конрад Честолюбец шумно радовался собственной удаче:

— Не один дезертир, а сразу два! Два!

Солдаты заломили тебе руки за спину и толкнули. Ты упал на колени.

Конрад шагнул вперед и взял тебя за подбородок, запрокинул тебе голову, чтобы заставить смотреть в глаза. Все так же смеясь, он, кажется, пытался сам поверить, как же ему повезло. Призрак явился из самых глубин его памяти. Призрак, которого можно использовать с целью преподать урок живым…

Что мне было делать? Я подумала, нужно вытащить арбалет и начать стрелять. Метель; солдаты не заметят стрел и, может, даже не поймут, откуда эти стрелы. Но что пользы? Их не меньше двух дюжин, наемных убийц, а я ни разу в жизни не стреляла из арбалета. Мне повезет, если удастся попасть хоть в кондотьера. А потом мне в голову пришла другая мысль: нужно целиться в Конрада. Если командир повержен, дрогнут и остальные, разве нет?

Конечно, нет. Они были профессионалы, а я понимала, что не сумею никого убить, Конрада в том числе.

Тебя удерживали несколько солдат, Брандейс же был так слаб, что его несли всего двое. А когда отпустили, он рухнул на колени, не в силах удержаться на ногах. Конрад потребовал:

— Говори!

Колючий ветер бил в лицо, порывы доносили все слова солдат в мое укрытие. Я не знала, считать ли удачей, что я все слышу, или наоборот. Впрочем, я порадовалась, что не нужно подбираться ближе.

Брандейс склонился, как кающийся грешник, молящий о прощении, и ветер донес ко мне голос:

— Я заслужил любой смерти, на твой выбор. Самой ужасной, какой только захочешь, какую придумаешь. Сделай из меня пример, урок остальным. Я отрекаюсь от решения бежать из кондотты. Я был как испуганный ребенок. Прошу лишь наказать меня, меня одного!

— Как интересно торговаться с тем, кто больше ничего не может предложить! — заметил Конрад, и все засмеялись.

Брандейс был твердо намерен довести свое последнее земное дело до конца. Перед лицом своих палачей он ни разу не взмолился о пощаде для себя. Нет, в последние минуты он страстно выпрашивал жизни для лучшего друга.

Брандейс напомнил, что он, когда покинул кондотту, действовал сам и ошибся… ты же ничего сам не решал. То была воля Господа — твое ранение в битве, а не смерть. По воле Господа битва случилась так близко к Энгельталю, и по его же воле тебя отнесли в монастырь. По воле Господа ты сумел оправиться от ран, хотя должен был бы погибнуть. Нет лучшего доказательства, что Господь хотел сохранить тебе жизнь, уверял Брандейс, чем тот факт, что ты по-прежнему жив.

Брандейс махнул на тебя.

— Он жив по воле Господа, так не карай же его, но удвой мою кару! Я знаю, ты мудрый и справедливый полководец, Конрад, и знаю, что не станешь перечить Богу!

Очень умная тактика: все время повторять, что выжил ты «по воле Господа». Если что-то и могло отменить твою казнь, то лишь боязнь Конрада убийством пойти против Божьего Промысла. Конечно, ему плевать на людей, но, может, Бог для него — иное?

Буря швырнула пелену колючего снега. Брандейс машинально нагнул голову, чтобы уберечь глаза, а я заметил блеск стали, словно продолжение руки Конрада. Красным плеснуло по белому; голова Брандейса отлетела в сторону и упала оземь.

Конрад вытер начисто меч, сталь дымилась от горячей крови.

— Плевать на волю Бога! Есть только моя воля!

Он повернулся к тебе и, расхохотавшись, заявил, что приготовил кое-что получше. Что-то вовсе не такое безболезненное и не столь милосердно быстрое. В конце концов твое отсутствие затянулось на куда более долгий срок, чем отсутствие Брандейса.

Конрад собрал своих наемников и раздал им поручения. Треть отряда отправилась в лес, на поиски хвороста и веток. Другую треть он послал в дом Хайнриха — вынести все ценное: еду, одежду, деньги — что можно использовать или обменять. Остальным солдатам было приказано подготовить тебя.

Наемники поволокли тебя прочь от тела Брандейса. Шея его до сих пор сочилась кровью, красное пятно расползалось в снегу. Наемники швырнули тебя к домику Хайнриха, спиной к стене, потом пинками заставили шире раздвинуть ноги, схватили за руки, распластали всем телом по стене. Ты пытался сопротивляться, но они жестоко били тебя, плевали в лицо и хохотали точно от превосходной шутки.

Один солдат, крупнее всех остальных, подошел к тебе с топором. Сердце мое рванулось, в горле что-то сжалось… я подумала, он хочет расчленить тебя. Но нет.

Другие солдаты, те, что держали тебя за руки, стали разжимать тебе стиснутые кулаки, отдирали пальцы от ладоней. Один что-то сунул тебе в правую руку. Большой солдат с топором перехватил свое оружие за лезвие; я разглядела гвоздь. Его вогнали тебе в ладонь тупым концом рукоятки, как молотком. Я даже издали расслышала, как хрустнула кость, словно цыпленку свернули шею.

Ты взвыл, рванулся, силясь отодрать руку от стены, но гвоздь держал прочно.

Потом они прибили твою левую руку: еще один гвоздь в раскрытую ладонь, еще одна кровавая клякса на стене. Ты дергался так, что на шее вздулись вены, — но все напрасно.

Потом солдаты попытались закрепить твои ноги, но ты дико брыкался от ужасной боли. Тот, с топором, взмахнул лезвием и с силой ударил тебя по ноге, прямо по связкам, в районе коленной чашечки. Кость хрустнула, голень бессильно повисла на лоскутах плоти. Солдаты рассмеялись еще громче — отличная шутка! А по стене струились капли крови с ладоней…

Тебя схватили за лодыжки (теперь это было совсем не сложно!), загнали гвозди в ступни и распластали тебя по стене, в десяти дюймах над снегом. С таким ужасным хрустом ломались эти тонкие косточки в пальцах, в ступнях твоих ног, столько было крови… Ты как будто парил в воздухе, вскинув руки, точно призрак на фоне дома. Им хотелось, чтобы ты висел на руках, потому что так еще больнее. На ладонях ты висеть не мог — гвозди выпадали, и тогда наемники радостно вбили еще несколько железок в предплечья, чтобы ты не рухнул со стены. Кровь сочилась из множества ран, Брандейс лежал в снегу, без головы, а красная лужа росла, росла, дымилась… Я сняла с коня арбалет и шагнула ближе, хотела побежать с холма к тебе, но потом поняла, что ничего не смогу сделать, как будто пуповина нашего нерожденного ребенка потянула меня назад.

Арбалет болтался бесполезным грузом у меня в руках; сердце колотилось так громко, что казалось — наемники услышат эти звуки, даже не смотря на рев бури. Я плакала, не в силах успокоиться, мне стало все равно, я уже хотела, чтобы меня поймали, убили — ведь какой мне смысл теперь жить? Но меня не слышали — смеялись слишком громко, слишком увлеклись разглядыванием ручьев твоей крови, а я не могла ничего поделать, не подвергая опасности жизнь нашего малыша.

Когда вернулись наемники, отправленные в лес за хворостом, Конрад кивнул на твои ноги, и они накидали веток тебе до колен. А я поняла, что последует дальше. От ветра и снега огонь разгорался плохо, но наемники привыкли к походной жизни и умели сгрудиться так, чтобы заслонить костер от ветра. И вскоре вспыхнуло, ветки начали тлеть, задымились, занялись с сухим треском — таким же, как тогда, когда тебе ломали кости. Небольшие язычки пламени подбирались к твоим пальцам, но ты не мог отодвинуться — ноги были прибиты к стене. А потом Конрад приказал своим стрелкам брать арбалеты и поджигать стрелы, и стрелки послушались, а когда кончики стрел вспыхнули, все выстроились полукругом и прицелились в тебя. Конрад сказал, чтобы тебя не убивали, а только стреляли в стену как можно ближе к твоему телу, что это такая игра, а цель — поджечь стену и медленно поджарить тебя со всех сторон, а не только снизу. Но потом Конраду пришла мысль получше — он отменил прежние приказы и разрешил стрелять в тебя, но только чтобы не ранить смертельно: можно пронзать руки и ноги, но в голову и грудь не целиться; голос его звенел таким весельем, в нем слышалась такая гордость собственной гениальностью, что стрелки взялись за арбалеты и принялись выкрикивать части тела: «В левую руку!», «В правую ногу!», «В бедро!». А стреляли они хорошо и почти каждый раз попадали куда хотели. Когда стрела попадала в объявленную цель, все бурно радовались, а в случае промаха улюлюкали, как будто в тире на ярмарке; пламя же под тобой разгоралось, новые языки огня рвались со всех сторон вокруг твоего тела, поджигая каждую попавшую стрелу.