Молодежи, говорит Неврастеник, на нас наплевать. Она даже не знает о нашем существовании. А если узнает кое-что, то в искаженном с той или с другой стороны виде. У нас с ней просто нет никаких контактов. Почему нет, сказал Болтун. Я много лет преподавал и имел контакты. Ну и что, спрашивает Мазила. Контактов нет, говорит Болтун. Мы изолированы не только в пространстве, но и во времени. Но был же кто-то до нас, говорит Мазила. Были, говорит Болтун. Но мы о них узнали после того, как стали тем, что есть. Но будет же кто-то после нас, говорит Мазила. Будет, но они узнают о нас (если только узнают!) лишь после того, как они станут кем-то. Кем невозможна предвидеть. Я вчера был в гостях у Сослуживца, говорит Неврастеник. Говорили о войне, о Хозяине, о Хряке, о Претенденте, о Правдеце. В общем, обычный треп. Когда на мгновение наступило молчание, маленькая дочка Сослуживца сказала, что у них в детском саду одна девочка не ела манную кашку, и воспитательнице пришлось ее наказать за это - ее не взяли на прогулку. У молодежи своя манная кашка и свои наказания. А на нас им наплевать. Но есть же какая-то преемственность идей, говорит Мазила. Есть длительность и повторяемость проблем, говорит Болтун. Потом приходит какой-нибудь мудрец и усматривает в прошлом некую эволюцию. Так неужели все бесследно, говорит Мазила. Почему бесследно, говорит Болтун. Следы остаются, но они уходят вглубь и теряются бесследно.

Человек, говорит Посетитель, становится тем, что он есть в нравственном отношении, по собственной воле и по собственному желанию. Нормальный человек имеет перед своими глазами достаточно большое число примеров, чтобы научиться различать зло и добро. Нормальный человек по опыту знает, что такое зло и что такое добро. Нельзя стать злодеем по принуждению или по неведению. Нельзя стать порядочным человеком за плату. Если человек негодяй, он хотел стать таким и приложил к тому усилия. Человек сам несет полную ответственность за свою нравственность. Тот, кто снимает с человека эту ответственность, безнравственен. Оценка поступков как добрых и злых, абсолютна. Она не зависит от того, кто совершает поступок (от поступающего), от того, на кого направлен поступок (от поступаемого), от отношения поступающего и поступаемого к другим людям, от отношения других людей к поступающему и поступаемому. Зло и добро есть всегда и везде зло и добро. Те, кто настаивает на относительности добра и зла, т.е. на зависимости моральных оценок от конкретных ситуаций, те априори исключают нравственность. В этом случае вместо нравственности преподносят видимость нравственности, антинравственность. Не в смысле аморализма - аморализм есть явление в рамках нравственных оценок, - а в смысле нравственности с обратным знаком.

Вот я и выполнил твою просьбу, сказал Болтун, вручая Мазиле "Сказание о Мазиле". Распоряжайся по своему усмотрению. Надеюсь, ты простишь многочисленные дефекты этого сочинения. Это все-таки экспромт. Но не думай, что дефектов было бы меньше, если бы я писал долго и всерьез. Мазила статью прочитал и сказал, что он сам всегда думал так же. Болтун пожал плечами. Потом статья где-то затерялась.

Наши разговоры - пустая болтовня, говорит Неврастеник. С этим надо кончать. Мы начинаем повторяться и пережевывать одно и то же. Ты прав, говорит Болтун. Но вот мы кончили говорить. А дальше что? Говорить - мое призвание. Продукт моей деятельности - мысли, обработанные в слова. А приведут они к каким-то последствиям или нет, меня не интересует. Я не честолюбив. И не такое уж это праздное занятие. В нашу эпоху человечество оказалось перед проблемой сознательного выбора своего дальнейшего пути. И потому оно в гигантских масштабах обдумывает свой прошлый опыт, теперешнее состояние и перспективы. И потому оно, естественно, необычайно много говорит на эту тему. Если хотите знать, дело говорения сейчас может быть поважнее, чем космические полеты и физические исследования. А раз общество в гигантских масштабах думает и говорит, должны появиться профессиональные думальщики и говоруны. Не мы, так другие. Рано или поздно они до чего-то договорятся. А это уже не просто болтовня. Это легко прикрыть, сказал Неврастеник. Прикрыть нельзя, сказал Болтун. Можно создать систему запретов, которая превратит дело думанья и говорения в достояние идеологических сект со всеми их гнусными признаками - тупость, жульничество, надрыв, нетерпимость и т.п. Это будет кошмар. Это уже было, сказал Мазила. Было же время, когда правду ибанцам изрекали юродивые, кликуши, эпилептики, шуты. И художники, сказал Неврастеник. Тут есть другая опасность, сказал Болтун. Дело говорения само стало массовым явлением. В нем поэтому господствует не стремление к ясности, определенности и откровенности, а стремление утопить в мутном потоке бессмысленных слов все жизненно важные социальные проблемы современности. Не по злому умыслу, а из стремления к самоутверждению и из-за отсутствия логических навыков обращения с языком. Языковая практика людей с логической точки зрения - зрелище, достойное кисти сюрреалиста. Речи политических деятелей, прокуроров, юристов, журналистов, пропагандистов, ученых и т.п., больше всего претендующие на логичность, на самом деле дают выдающиеся образцы логической бессвязности и несуразности. Я не имею никаких иллюзий относительно того, что деятельность по логическому улучшению языка может радикально повлиять на языковую деятельность человечества. Глас человека, призывающего к логическому порядку, есть глас вопиющего в пустыне. Он имеет не больше шансов быть услышанным, чем глас призывающего "Не убий!". И все же если есть какая-то маленькая надежда хотя бы в ничтожной степени, но повлиять на размышления людей о своей жизни и судьбах человечества путем логической обработки языка, ее надо использовать. Когда люди повторяются и пережевывают одно и то же, они при этом занимаются, между прочим, и логической обработкой своих мыслей. Это, конечно, суррогат. А кто может предложить иной способ, пригодный сразу для многих без специальной подготовки? Кстати сказать, профессиональная логика, успехи которой так широко рекламировались, сама превратилась в типичное массовое социальное явление и вследствие этого оказалась весьма далекой от задач усовершенствования языка.

В вашем кружке, говорит Журналист, я ни разу не слышал разговоров о судьбе ибанского народа, ибанской науки, ибанского искусства. Неужели это вас не волнует? Ибанский народ, говорит Болтун, не нуждается в нашей заботе о нем. Его вполне устраивает забота о нем его любимого начальства. Ибанский народ давным-давно не есть забитая и невежественная масса, которую просвещенные герои-интеллигенты должны наставлять на путь истинный. Ибанский народ достаточно образован, начитан и вполне отдает себе отчет в своем положении. Он знает, чего хочет. И в общем имеет именно то, что хочет. Деятельность начальства отвечает его интересам. Во всяком случае, ни о каких принципиальных конфликтах народа и руководства у нас и речи быть не может. Подчеркиваю, не потому, что начальство зажимает народ. Начальство народ не зажимает. А потому, что начальство народно, а народ начальственен. Народ несет полную ответственность за деятельность своего руководства. Он соучастник всех его добрых и злых дел. О народе у нас есть кому заботиться. Не будем отбивать у них хлеб. А кто позаботится о нас, если мы даже сами на это не способны? Ибанское искусство, говорит Мазила, тем более не нуждается в моей тревоге за него. Грубая фактическая ошибка думать, будто у нас плохо обстоит дело с искусством. У нас искусство процветает. Оно вполне в духе народа. И в духе начальства, которого у нас так много, что хватило бы на народ для целого большого государства. Я хочу лично сделать то, что в моих силах. И больше ничего. Но, стремясь к самовыражению, вы вынуждены совершать поступки, которые выглядят так, будто вы боретесь за свободу творчества, слова, передвижения и т.п., говорит Журналист. А разве это не есть забота о судьбе своего народа и своего искусства? Неужели ибанский народ не будет вам признателен за ослабление эмиграционного режима, за публикацию книг вроде книг Правдеца, за выставки художников типа Мазилы? Народу это не нужно, говорит Болтун, начальству тем более. Но кто-то заинтересован во всем этом, говорит Журналист. Да, говорит Неврастеник. Ничтожный в массе населения слой критически настроенной интеллигенции, не имеющий социальной силы в стране, не способный даже защитить себя. Но в перспективе страна выигрывает от развития этого слоя, говорит Журналист. Народ и руководство народа никогда не думают о такого рода перспективах, говорит Болтун. А катастрофы, кризисы и прочие отрицательные явления всегда можно свалить на внешние обстоятельства. И на интеллигентов-смутьянов. Конечно, если в стране образуется влиятельный и способный к самозащите слой критической интеллигенции, то такая страна, в конечном счете, выигрывает. Но это "если" есть дело истории, а не одного дня. К тому же, как показывает опыт, общество способно существовать (как - другой вопрос) и без реализации этого "если", передавая функции этого слоя (в карикатурно искаженном и урезанном виде, конечно) вполне послушной части либеральной интеллигенции и чиновничества вроде Литератора, Художника, Мыслителя, Социолога, Карьериста, Сотрудника, Претендента и т.п., которую без особого труда можно в случае чего одернуть. Разыгравшаяся на Ваших глазах трагикомическая история с Претендентом типичный пример того.