Война продолжалась и здесь, в городе, где хулиганы били стекла тем, у кого глаза были другой формы…

— К сожалению, это зависит не от меня, — говорил домовладелец, извиняясь. — Вы же знаете, среди моих лучших друзей есть китайцы. Но соседи жалуются. Они боятся, что из-за вас тоже пострадают.

— Мы переедем, мистер Клейн, — сказала я. — Мы с дочерью не останемся там, где нам не рады.

И я снова оказалась бездомной.

После смерти мистера Ли я продала наш дом в Окленде и вернулась в Сан-Франциско. Там я поняла, что купить дом не могу, хотя и являюсь американской гражданкой. Гидеон предложил купить мне дом, но он и так столько помогал мне все эти годы, а я хотела оставаться независимой. Я сказала ему, что буду снимать квартиру и меня это вполне устраивает. Но я не предвидела мировой войны, я не предчувствовала, что надвигается буря, которая разрушит мою жизнь и жизни еще стольких людей. Я не знала, что ненависть так слепа и беспощадна.

Китайцы, живущие вне Чайнатауна, вывесили плакаты на своих домах: «Мы не японцы, мы китайцы». Некоторые даже носили надписи на спине, чтобы на них не нападали на улицах. У меня таких надписей не было, так что нас считали врагами.

Но у американцев и китайцев был общий враг! Когда я прочитала о падении Сингапура и о том, что всех китайцев согнали, как скот, в загоны, я вспомнила тот день, когда мне было шестнадцать, и того достойного джентльмена, что остановился на тротуаре, чтобы дать нам денег. Мой дедушка… Успел ли он выбраться из Сингапура до нашествия японцев? И что стало с остальными родственниками моей матери, живущими в большом доме на Пикок-лейн? Смогли ли они убежать или оказались жертвами войны?

На фабрике я утешала рабочих, чьи родственницы были изнасилованы и убиты японскими солдатами. Я организовывала сборы средств для освобождения Объединенного Китая. Я отправляла лекарства в разоренные войной районы Китая. Я уговаривала рабочих бойкотировать японские товары. Но окно в моей гостиной разбил камень, с прикрепленной к нему запиской: «Презренные япошки!»

Я понимала, что мне не просто будет найти дом для себя и дочери.

В тот вечер, когда Гидеона призвали в армию, он пришел ко мне.

— Я не знаю, куда меня отправляют, — сказал он. — Я строю мосты и дороги, а все это секретно. Но когда я приеду на место, моей матери и жене сообщат, где я нахожусь. Так что, если я тебе понадоблюсь, Гармония, иди к ним. Они скажут тебе, как со мной можно связаться.

Мне очень не хотелось идти к Оливии, но я обязана была подумать об Ирис. Ей уже исполнилось тринадцать, и она требовала постоянного присмотра. Она превратилась в очаровательную девушку, привлекавшую взгляды мужчин и мальчиков, куда бы ни пошла. Ирис ничего не знала об опасности — она по-прежнему оставалась внутри своей тюрьмы. Она так и не научилась говорить. Моя дочь жила в собственном мире.

— Ты не думала о том, чтобы поместить ее в больницу? — как-то спросил Гидеон, когда мы с ним просматривали бухгалтерские книги «Гармонии-Барклей лимитед».

Я слышала по его голосу, что ему бы этого совсем не хотелось: он любил Ирис так же сильно, как и я, и не смог бы вынести, если бы ее заперли. Но и его тоже беспокоила ее зарождающаяся женственность. Он понимал, что мужчины будут глазеть на нее, будут пытаться воспользоваться ею.

Я везде и всегда возила Ирис с собой. Все привыкли видеть мою дочку на фабрике в Дейли-Сити, где рабочие суетились вокруг нее и угощали сладостями. Она ходила со мной в травяные магазины, к химикам, на местные фермы, где я покупала некоторые травы. Ирис бывала со мной в кино, хотя, как правило, мы уходили посреди сеанса, потому что девочка не могла сидеть спокойно. По вечерам мы вместе слушали радио, хотя я знала, что она ничего не понимает.

Мне необходимо было найти постоянный, безопасный дом для моей дочери.

У меня по-прежнему оставалось письмо отца, где он сообщал моей матери, что едет домой, чтобы получить развод. Мне было жаль миссис Барклей, но, чтобы Фиона поверила, что Ирис внучка ее мужа, она должна была прочесть все письмо целиком. Если она не захочет помочь мне, наверняка она захочет помочь внучке Ричарда.

И вот я снова стою между двумя величественными колоннами, но на этот раз чувствую себя намного увереннее, чем тогда, когда я приходила сюда в девятнадцать лет, пытаясь получить фамилию отца. Теперь я должна была думать о моей дочери.

— Я хотела бы увидеть миссис Барклей, — обратилась я к служанке, открывшей мне дверь.

Она провела меня в просторный холл, который я помнила все эти годы. Последний раз я была здесь во время битвы с «Красным Драконом», но сейчас интерьер изменился. Исчезла тяжелая викторианская мебель и цветастые обои. Теперь здесь было больше света.

Меня провели в библиотеку на первом этаже. Там я увидела, что диваны с волосяной набивкой исчезли и старинные конторки тоже. Теперь комната была обставлена алюминиевыми креслами и новыми пластиковыми столами Единственным украшением являлись прикрепленные к бледно-желтым обоям чертежи, показывавшие, как будет перестроено здание. На столах располагались большие книги с образцами тканей, ковров и занавесок. Когда я вошла в дверь, Оливия как раз подняла кусочек розового атласа и произнесла:

— Что ты об этом думаешь, Марго, душечка?

Они могли бы быть матерью и дочерью. Марго в свои тринадцать выросла высокой и стройной, как тростинка. Ее волосы отливали таким же бледным золотом, как у Оливии, и так же подстрижены. На обеих были прямые юбки до середины икры и пуловеры; обе взглянули на меня круглыми голубыми глазами.

В библиотеке был и Адриан — он лежал на полу на животе и просматривал журнал. Он поднял глаза, когда мы с Ирис вошли, и я заметила, как они с Марго переглянулись, а Оливия спросила:

— Чем могу быть полезна?

Она говорила таким тоном, словно давала понять, что я прервала очень важное занятие. Я заметила, как Марго прижала пальцы к вискам и закатила глаза, заставив Адриана захихикать.

— Я пришла поговорить с миссис Барклей, матерью Гидеона, — сказала я.

— Фиону нельзя беспокоить. Она плохо себя чувствует и не может принимать посетителей.

Глаза Оливии скользнули по фигурке Ирис и на мгновение задержались. Хотя мою дочь можно было принять за китаянку, американские корни были заметны в ее чертах. Я сразу поняла, что Оливия ищет сходство с Гидеоном…

— Горничная проводит вас к выходу, — проговорила Оливия и вернулась к своим образцам.

Но с того визита, пятнадцать лет назад, я помнила, где располагается спальня Фионы. Так что я взяла дочь за руку и, выйдя из библиотеки, решительно повела ее к лестнице.

Поднявшись на второй этаж, я заметила, что здесь викторианская эпоха сохранила свои права. А когда служанка провела меня в спальню и я увидела мать Гидеона, я поняла, почему Оливии удалось хотя бы частично изменить оформление дома. Фиона Барклей не спускалась вниз. Она не знала о том, что Оливия постепенно вывозит из дома вещи своей свекрови, а вместе с ними и ее душу…