Эрмин об этом происшествии не слышала. Зато представила будку, откуда шли провода. Она прекрасно знала, что ее родители и Мирей не запирали там дверь на ключ, чтобы Арман мог складывать дрова, а появлялся он по меньшей мере через день.

— Но, папа, ведь кто угодно мог испортить проводку! — возмутилась она.

— С какой целью? — возразил Жослин. — Ничего особенного не произошло.

И с какой-то долей смущения он вновь подумал о происшествии, потому что темнота и слабый свет свечей подарили ему восхитительную ночь любви.

— Поразительно! — снова заговорила Эрмин. — Тала утверждала, что эти люди, Закария Бушар и Наполеон Трамбле, провели все праздники у себя дома, а я могу поклясться, что они до сих пор бродят где-то здесь.

Вместо ответа отец поцеловал ее в лоб.

— С Новым годом, мое ласковое и прекрасное дитя. Не тревожься — я с тобой!

— Спасибо, папа!

Эрмин чмокнула его в щеку и отошла, бросив последний взгляд на бездыханное тело хаски. Внутренний голос говорил ей, что это всего лишь начало какого-то долгого кошмара.

Цитадель, Квебек, среда, 17 января 1940 г.

На душе у Тошана было тоскливо. Дни казались ему нескончаемо долгими. С суровыми морозами замедлился ход жизни в гарнизоне. Полностью покрытая льдом река Святого Лаврентия представлялась громадной суровой и бесплодной пустыней. Казалось, жизнь остановилась, особенно по вечерам, когда снег, как в этот день, просто сыпался с неба.

— Лучше идти в армию в начале весны, — вздохнул Гамелен, его сосед по казарме. — Я вот спешил отправиться в Европу ради того только, чтобы поколесить по белу свету, а застрял здесь. О чем ты думаешь, Дельбо?

— Ни о чем, — проворчал Тошан.

Он покривил душой. Отпуск был таким коротким! Он снова и снова перебирал в памяти чудесные часы, проведенные рядом со своими. Не раз у него возникало шальное желание покинуть гарнизон, сесть на первый же поезд, чтобы снова увидеть жену и детей, а главное, во что бы то ни стало добраться до их дома на берегу Перибонки. Ему не хватало леса, раскидистых деревьев, тишины нетронутой природы.

По сути, он ничего не понимал в этой войне, о которой твердили с утра до ночи. В Европе тоже свирепствовала зима, более лютая, чем обычно. Чужие страны, о которых он ничего не знал, вели кровопролитные сражения.

«Я совершил серьезную ошибку, — твердил он себе по ночам, страдая от бессонницы. — Я захотел стать солдатом в надежде, что буду сражаться за справедливость, за то, чтобы защитить свою семью, а мне, возможно, придется провести несколько месяцев в Квебеке. А Эрмин тем временем томится в одиночестве. Если бы меня, по крайней мере, отправили в Европу, я бы чувствовал, что от моей службы есть польза. Так нет же, каждая ночь усиливает ощущение полной пустоты, бездействия!»

Он мечтал о ней, о своей морской богине с гладкой и нежной перламутровой кожей. Разлука казалась ему почти нестерпимой.

— Эй, Дельбо, у тебя есть новости от твоей блондинки? — выкрикнул Гамелен.

— Да, от твоего Соловья? — пошутил другой солдат, крупный парень с бритой головой.

— Оставьте меня в покое!

Он получил весточку от Эрмин, письмо, дышавшее нежностью и потаенной страстью. Она сообщала ему о смерти хаски, который, по мнению Жослина, умер от болезни; рассказывала о том, чем занимаются Мукки, Мари и Лоранс. В Валь-Жальбере тоже очень холодно.

«У нас была ужасная снежная буря, — писала она. — Но меня она не напугала, я, скорее, испытала чувство безопасности, потому что мы действительно были отрезаны от мира. В те дни, когда стихия разгулялась, словно стремясь смести нас с лица земли, я пела, слушала пластинки и играла с нашими дорогими малышами. Мирей жарит столько блинов и оладий, что я растолстею. Любовь моя, я в отчаянии из-за смерти Кьюта. Думаю, что после твоего возвращения надо будет завести двух псов, таких же храбрых и верных, как Дюк и Кьют».

Эти строки озадачили Тошана. Он хорошо знал Эрмин, а потому задавался вопросом, почему она чувствовала себя в безопасности, когда была отрезана от всего мира. «В бурю она обычно нервничает, боится, что случится какая-нибудь неприятность».

— Дельбо, сыграешь с нами партию в кости? — спросил Гамелен.

— Нет, играйте без меня.

Тошан закурил сигарету. Он закрыл глаза, чтобы сосредоточиться на дорогих сердцу картинах, которые помогали ему переносить разлуку. Эрмин в черном бархатном платье в церкви Сен-Жан-де-Бребёф. Ее чудесный голос, сияющие лица их детей. Кухня на авеню Сент-Анжель, елка с зажженной гирляндой, довольный смех Талы, склонившейся над томящимся на медленном огне рагу, безмятежные разговоры, рука жены в его руке. А ночью — их сплетенные тела, трепещущие от полного счастья — счастья любовного экстаза.

Неожиданно, после того, как он воскресил в памяти разноцветные воспоминания, он с удивительной четкостью увидел Киону. Она смотрела на него своими золотистыми глазами, и выражение ее лица было столь трагическим, что он заморгал и вытянулся на своей узкой походной кровати.

Сердце у него неистово колотилось. Тошан потряс головой. Стало зябко, его охватил неясный страх. «У меня действительно было такое впечатление, что она здесь, рядом со мной, — обеспокоенно размышлял он. — Должно быть, на мгновенье я заснул». Он долго приходил в себя, так его потрясло выражение отчаяния на лице сводной сестры.

«Завтра попробую дозвониться до Эрмин, — решил он про себя. — Может, что-то случилось с моей сестренкой».

Валь-Жальбер, четверг, 18 января 1940 г.

Ветер дул всю ночь и с такой силой, что намел сугробы вокруг домов и стволов деревьев. Но примерно через час тучи поредели, показалось синее небо.

— Может, после полудня и солнце проглянет, — сказала Эрмин матери.

Лора надула губы. Она покрывала лаком ногти на левой руке.

— Если погода повернет на сильные холода, будет намного хуже, — ответила она наконец. — Признайся, что жить в Робервале было бы не так грустно. Зима отнимает у меня энергию и силы. Шарлотта застряла в Шамборе, Бетти не показывается уже две недели, мы вправе рассчитывать только на приход Армана или Симона. В довершение всего твой отец не смог похоронить Кьюта. Мне не по себе от мысли о том, что мертвый пес лежит в садовом домике. Хорошо, что детям есть чем заняться!

Эрмин не ответила. Она стояла у окна и смотрела на сад, погребенный под снегом незапятнанной белизны.

«Папа был прав, и я тревожусь без причины. Кьют, должно быть, заболел. В любом случае, сейчас ни у кого не хватило бы духа пройти несколько миль даже для того, чтобы мстить. Хотела бы я знать, где сейчас Тала с Кионой? Конечно, у своих родичей, где им не грозят ни холод, ни голод».

Постоянно вспоминая Киону, Эрмин мирилась с ее отсутствием. Она заставила себя заниматься повседневными делами, играть гаммы на фортепиано, петь вокализы, а перед полдником читать вслух, от чего дети были в восторге. По вечерам она часто играла в шашки с отцом, слушая Эдит Пиаф или Жана Саблона. Закончив работу, к вечерним посиделкам присоединялась и Мирей.