Посему, имея некоторый запас политической бдительности, можно различить в непомерных расходах Натальи Алексеевны на наряды и в желании ее юного мужа угодить жене – отблески того же самого честолюбия, о действительном существовании которого мы ничего не знаем, и более того, можно обнаружить даже явную зависимость Павла от капризов (натурально, не только в выборе платьев) его повелительницы. Говорили, например, так: «Наталья Алексеевна управляла мужем деспотически, не давая себе даже труда выказывать малейшей к нему привязанности. В выборе членов своего общества, своих удовольствий, и даже в своем образе мыслей он вполне подчинился ей . С своей стороны она была управляема графом Разумовским, который, в свою очередь, получал наставления от посланников бурбонских дворов , и если бы смерть не прекратила ее деятельности, то между ею и Екатериною, вероятно, возникла бы борьба» (Пересказ депеши английского посланника Гарриса от 14 октября 1778 // Кобеко. С. 125).

Трудно сказать с уверенностью, как именно обстояли отношения графа Андрея Разумовского с западными резидентами, но точно, что в его отношениях с женой великого князя все, кроме великого князя, наблюдали полный амантаж, кураж и сюксесс.

Граф Андрей Разумовский был первый щеголь Петербурга и, разумеется, избрал себе в любовницы первую, хоть не лицом, так статусом красавицу страны. Конечно, самой первой по статусу была Екатерина, и нельзя исключать, что, не случись адюльтерства 1774 года, она могла бы выбрать Разумовского для себя. Но в 1774-м году душа и тело ее были обворожены Потемкиным, а когда в 1776-м Потемкин был отрешен от алькова, имя Разумовского оказалось уже слишком оскандаленным, и не ему, а другому графу – Завадовскому суждено было прийти на замену Потемкину. А вообще любовные выборы императрицы Екатерины свидетельствуют о том, что большей частью ее избранниками становились как раз персоны, подобные Разумовском у, – их историческая репутация не простиралась далее ролей первых любовников: Салтыков, Понятовский, Васильчиков, Завадовский, Зорич, Корсаков, Ланской, Ермолов, Мамонов, Зубов – как посмотреть на их портреты да вспомнить, что вся их слава – это слава только фаворитов императрицы, произведенных ее страстью в высшие государственные чины, – то невольно приходит в ум удивление женским вкусом. Потемкин в этом ряду – лицо, можно считать, почти случайное. Впрочем, недаром он, и будучи отрешен от должности фаворита, остался владыкой ея души и сохранил всю полноту власти.

Великая княгиня Наталья Алексеевна, остановив свой выбор на Разумовском, воспроизводила вкусы своей свекрови, но, в отличие от нее, была менее осторожна, то есть более своевольна. Если Екатерина в молодости добилась права на фаворитов только через семь лет после прибытия к петербургскому двору, после изнурительных интриг и в трудной, рискованной игре против мужа и свекрови, – то Наталья Алексеевна как-то слишком сразу, почти не скрываясь, стала вести тот образ жизни, на который еще не имела никакого морального права.

Екатерина рассказала сыну: «Граф Разумовский злоупотребляет его благосклонностью для того, чтобы иметь влияние на великую княгиню. Эта страшная поверенность причинила Павлу Петровичу огорчение, которое он тщетно старался скрыть. Великая княгиня принудила его наконец объяснить ей причину его грусти и узнала ее для того только, чтобы, проплакав несколько дней, убедить его в злобности этого слуха, клонившегося лишь к тому, чтобы рассорить ее с мужем» (Пересказ депеши французского посланника Дюрана от 4 октября 1774). – «Павел Петрович поверил уверениям своей супруги и ее слезам, – дорисовывает картину летописец, – полюбил ее еще более, думая, что она нелюбима его матерью, и усилил свое недоверие к Екатерине» (Кобеко. С. 114–115).

Екатерина не знала, как быть. «Я думаю, – спрашивала она Потемкина, – что естьли ослепленный великий князь инако не может быть приведен в резон на щет Разумовского, то не может ли Панин уговорить его, чтоб он Разумовского услал в море, дабы слухи городские, ему противные, упали» (Екатерина – Потемкину. С. 43; записка до 23 сентября 1774). Но великий князь не хотел услания Разумовского – и тот оставался в полной его доверенности.

Это был второй повод для неудовольствия Екатерины.

И был третий повод – отсутствие наследников.

На протяжении всего 1774 года и половину 1775-го не обнаружилось ни малейших признаков беременности. Все это очень начинало напоминать старт семейной жизни самой Екатерины. Как ни забавно, она в этой ситуации стала воспроизводить реакции своей собственной свекрови и так же, как некогда Елисавета Петровна объясняла отсутствие детей у великокняжеской четы привычкой Екатерины ездить верхом и прочими неумеренностями, так теперь сама Екатерина ворчала на безалаберность невестки: «Во всем только крайности: когда мы гуляем – так двадцать верст; когда танцуем – двадцать контрдансов, двадцать менуетов; чтобы в комнатах не было жарко – совсем их не топим; если все натирают лицо льдом, у нас все тело становится лицом; словом, умеренность не для нас. Опасаясь дурных людей, мы не доверяем никому , не слушаем никого и полагаемся только на себя. Полтора года прошло, а мы ни слова не знаем по-русски и хотя очень желаем учиться, у нас нет времени этим заняться; все у нас вверх дном» (Екатерина II – барону Гримму, 12 декабря 1774 // Сб. РИО. Т. 23. С. 12–13).

Кончилось тем, что для скорейшего обзаведения наследником Екатерина по приезде в Москву в 1775-м году отправилась в паломничество к Троице в Сергиев монастырь, вполне подражая своей покойной свекрови. Днем она проходила несколько верст, затем в экипаже возвращалась к месту ночлега, наутро ее везли на то место, где она прервала путь, и она проходила еще несколько верст, затем опять возвращалась и так далее – до тех пор, пока 6-го июня не дошла до Сергия.

Екатерина была просвещенная женщина, но так как она была русской императрицей, то должна была следить за тем, чтобы всегда показывать, как она свято чтит местные предания и обычаи. Заодно она показывала подданным, как она заботится о продолжении священного царского рода.

Поразительно, но вопреки всякой просвещенности через полтора-два месяца после паломничества у Натальи Алексеевны обнаружились первые признаки беременности.

10-го апреля, в воскресенье, с полуночи, у великой княгини начались схватки. В четвертом часу утра Павел пришел на половину Екатерины и просил разбудить ее. Екатерина, полуодевшись, направилась к невестке. Там уже хлопотала повивальная бабка (лучшая в Петербурге, как рассказывала после императрица). Весь день ждали разрешения от бремени, но ни вечером, ни следующей ночью ничего не последовало. В понедельник, 11-го, к повивальной бабке присоединились доктора. К вечеру повитуха сказала, что ребенок уже умер и родов не будет. Доктора стали думать, как спасать жизнь роженицы. «Были минуты, – говорила Екатерина, находившаяся по-прежнему рядом, – когда мне казалось при виде ее мук, что мои внутренности тоже разрываются» (Из письма Екатерины барону Гримму, 18 апреля 1776).

В четверг, 14-го, доктора сказали, что их помощь невозможна. Пришел духовник Павла архиепископ Платон, принял последнюю исповедь и стал читать отходные молитвы.