Она понимала, что рано или поздно этот вопрос будет поднят — и ужасно боялась этого момента, — но пока так и не решила, что ответит. Или насколько полным будет ее ответ.

— Да, — наконец произнесла она.

— И скольких?

Она не желала называть эту цифру. Это и была одна из основных причин, в силу которой она не открывала Декстеру правду. И дело было не только в подписке о неразглашении, данной ею, которую она не хотела нарушать, и даже не в нежелании признаваться, что лгала все эти годы. Основная причина заключалась в том, что она вообще не хотела начинать этот разговор и отвечать на этот вопрос, заданный ей человеком, который уже не будет относиться к ней как прежде.

— Нескольких.

Он явно желал больших подробностей, большей откровенности. Но Кейт лишь покачала головой. Точную цифру она ему не сообщит ни за что.

— Недавно? — спросил он.

— Не очень.

— То есть?

В его голосе звучало нетерпение, он устал от ее уклончивых ответов.

— В последний раз через несколько месяцев после рождения Джейка. Это был один человек в Мексике.

Если сообщить его имя, то придется рассказать и всю связанную с ним историю. Ну почти всю.

— Это был политик, проигравший президентские выборы. Он планировал еще одну попытку и хотел получить нашу поддержку. Мою поддержку. А я уже списала его со счетов, да и вообще это была моя последняя поездка в Мексику. Мне тогда нужно было встретиться и с другими политиками, другими парнями, собиравшимися участвовать в выборах. А он узнал об этом. И когда я оказалась там, буквально заставил меня с ним встретиться.

— Заставил? Как?

— Практически похитил. Прямо с улицы. Никакого насилия, но угроза явно присутствовала. Встреча превратилась в долгую и нудную перепалку по поводу того, почему мы — почему я — должны его поддержать. Потом он показал мне фото, снятое с улицы через окно, на нем была я с Джейком на руках в нашей гостиной.

Декстер чуть склонил голову набок, словно ища подтверждения, что правильно ее понял.

— Он угрожал мне. Если я не буду его поддерживать, моей семье грозят неприятности. Я не поняла, насколько серьезна эта угроза и следует ли вообще обращать на нее внимание. Я бы не стала принимать ее всерьез, но следовало помнить, что этот человек вполне способен на иррациональные поступки. Подвержен пустым мечтаниям. А у меня уже был ребенок. Мой первенец. Наш первенец.

— И ты?..

— И я не нашла более надежного способа его обезвредить. Подобный парень — с хорошими связями по всему миру, несмотря на жизнь в изгнании или даже тюремное заключение, — это серьезная угроза. Если бы он решил устроить неприятности, нам их было бы не избежать.

— Поэтому ты его убила.

— Да.

— Как? Где?

Ей вовсе не хотелось выдавать этот убийственный натурализм, да еще покадрово. Не хотелось подробно рассказывать, как она ехала через Манхэттен, какой длины было лезвие ножа-выкидушки, сколько раз она нажимала на спусковой крючок, какого цвета были заляпанные кровью обои в том гостиничном номере, как этот человек валился на ковер, а в соседней комнате номера плакал ребенок, и оттуда вышла женщина и уронила на пол бутылочку, от которой отскочила соска, и молоко пролилось на ковер, как она молила: «Por favor»,[97]подняв руки к потолку, тряся головой и прося — заклиная — сохранить ей жизнь: огромные черные глаза широко распахнуты, словно глубокие озера страха. Кейт направила на нее свой «глок» — бесконечный миг борьбы с собой: ребенок казался ровесником Джейка, еще грудничок, а эта бедная женщина была того же возраста, что и Кейт, несчастная, не заслуживавшая смерти.

— Декстер, я не хочу возвращаться к этим подробностям.

Она не желала рассказывать ему про кровь, пропитывавшую ковер, сочась из огромной дыры на затылке Торреса. Проклятье!

— Может, когда-нибудь расскажу, — сказала Кейт. — Но не сейчас. О’кей?

Декстер кивнул.

— И что я тогда поняла, — продолжала Кейт, — так это то, что подобные штучки слишком тяжелы для меня, они стали слишком сильно на меня действовать. И больше мне не хочется заниматься подобным и делать то, что противно. Я поняла: с оперативной работой пора кончать и следует оборвать все эти связи и контакты с агентурой.

Та молодая женщина видела Кейт в лицо, она видела, как Кейт убивала Торреса и его телохранителя. Та женщина, свидетельница хладнокровного убийства, могла отправить Кейт в тюрьму. Могла отнять у нее ребенка, мужа, прежнюю жизнь.

— Ну так вот, убив этого парня, я отправилась к себе в контору и попросила перевода в другой отдел.

Кейт целила пистолет в грудь женщины, поддерживая правую кисть левой рукой, ее уже охватила паника, сомнение, что хватит сил это сделать. И донимала мысль, достанет ли у нее сил этого не делать.

А в соседней комнате снова закричал, заплакал ребенок, еще громче.

Дело не заняло слишком много времени — полностью очиститься, рассказать всю правду после стольких лет лжи. Удивительно, но она вовсе не ощущала в себе сейчас перемен, сейчас, когда все — ну или почти все — было высказано.

У них обоих имелось теперь право злиться. Однако эти два отдельных ощущения — обиды и негодования — вроде как взаимно нейтрализовали друг друга, поэтому никто из них не злился. Правда, на лице Декстера отражалось некоторое беспокойство. Кейт решила, что он тревожится за их будущее. Может, обдумывает, как сложится дальше их совместная жизнь, ведь оба оказались обманщиками… Их брак, как выяснилось, был выстроен на неправедных, лживых основах. Они слишком долго вели фальшивую жизнь.

Кейт не догадывалась, что Декстер признался не во всем, раскрыл не все свои обманы. Точно так же, как и она открылась ему не полностью.

Он смотрел на нее, словно боролся с каким-то искушением, а потом решился:

— Мне тоже очень жаль, Кэт, что все так случилось. Очень!

Пока они сидели в этом кафе на парковке, как позднее поняла Кейт, Декстер боролся с желанием поведать ей и самую глубоко запрятанную тайну, самый большой свой обман. Но не решился.

Так же, как и она сама.

Кейт ощупью продвигалась по коридору к чуть светящейся в темноте двери в комнату мальчиков. Оставив их после ужина, она, пребывая в расстроенных чувствах, забыла задернуть шторы. И уличный свет просачивался к ним в комнату, окутывая все серебристым сиянием — весь этот словно припудренный мир миниатюрных одежек, игрушек и невинных маленьких мальчиков с гладкими лобиками и невозможно тоненькими ручонками и плечиками.

Она подошла к их кроваткам с крохотными матрасиками — «для детей младшего возраста» — чуть больше, чем матрасы в качалках или колясках, но тем не менее именуемые «постелями для больших мальчиков». Поцеловала каждого в макушку, в шелковистые, пахнущие свежестью волосики. Дети разметались во сне, приняв смешные позы, руки-ноги раскинуты в стороны, словно они упали на эти постели с большой высоты.