Болсан Торбеев и Шнелле выходили из себя, когда я противился всевозможным темным схемам расчетов с заказчиками и уходов от налогов, намекали, что мое дело — крутить штурвал, а не совать нос куда не следует. Однажды я часть дополнительной выручки, полученной за перегруз самолетов, вполне официально перечислил на строительство церкви в поселок под Москвой, где, как мне говорили, Торбеев строил себе дачу, а другую распорядился раздать работникам авиакомпании в конвертах в качестве премиальных. Меня пригласил к себе Шнелле и напомнил, что такие вещи надо согласовывать, поскольку есть правление авиакомпании, созданное для того, чтобы решать подобные вопросы. В следующем месяце я поставил в известность членов правления и сделал очередное пожертвование. Узнав об этом, моя жена покрутила пальцем у виска: мол, ну что возьмешь с малохольного.

Но уволили меня за другое. Нужно было выполнить незапланированный рейс на Берн, и я решил сделать это самостоятельно. В тот день в Москве шел мокрый снег, видимость была на пределе, и я задержал вылет на несколько часов. Я хорошо помнил, чем закончился подобный взлет с Артемом Боровиком. Но этим рейсом в Швейцарию должен был лететь к коллегам по профессии Болсан Торбеев. Узнав, что некоторые самолеты взлетают, он тут же позвонил мне.

Я попытался дипломатично выйти из непростой для меня ситуации.

— Но другие полетели? — допытывался Болсан.

— Да, полетели. Но мы же не дрова возим. Мой отец учил: не подчиняйся стадному чувству и, если это будет угрожать тем, кто доверился тебе, не делай то, что может привести к непредсказуемому результату.

— Мы платим за работу, а не за рассуждения, — напомнил мне, кто есть кто, Торбеев.

— Я вам не лакей! — взорвался я. — Смею вам напомнить, я пока что руководитель авиакомпании и несу ответственность за жизни людей.

— Нет, ты молодец! — рассмеялся Болсан. — Пока что. Конечно, ты прав, руководить компанией — это не овец пасти.

Действительно, память у него оказалась длинной. На очередном правлении руководителем авиакомпании избрали Торбеева, а мне предложили написать заявление об уходе по собственному желанию. Что ж, мавр сделал свое дело, очередная нора была нагрета, компания исправно выполняла рейсы, теперь можно было обойтись и без строптивца.

И я написал заявление по собственному желанию. К тому времени авиакомпаниями стали руководить невесть откуда взявшиеся банкиры из бывших милиционеров, отставных военных, фээсбэшников, железнодорожников и прочих, готовых возить все и всех. Шнелле внешне поступил логично: Болсан работал в авиации и, по крайней мере, знал, что самолеты летают не по рельсам. А бубен и амулеты — так это скорее для доверчивых иностранцев.

После того как я ушел из авиакомпании, Зина посоветовала мне лечь в госпиталь. Там у меня врачи обнаружили сердечную аритмию и списали с летной работы. От прежней жизни остались пилотское свидетельство и воспоминания о тех днях, которые я провел в небе. Теперь я был вольный казак, как говорится, хочешь пляши, хочешь песни пой, никто тебе не указ. И у врачей не надо каждый день подтверждать свою годность, теперь я был годен ко всему, но, к сожалению, летать мог только во сне. Но зарабатывать на жизнь, не летая, оказалось гораздо сложнее, чем я думал. А тут судьба приготовила новый удар — Зина ушла к Шнелле. Как-то, вернувшись домой, я увидел на столе записку, прочел ее и, не раздеваясь, лег на диван. И этот самый длительный и самый неудачный в моей жизни полет закончился. Надо было думать, как жить дальше. Утешало одно, что все это произошло в каменных джунглях большого города, где каждый день у тысяч людей происходит что-то подобное. После ухода жены я порвал с компанией всякие отношения и ушел, как говорили литераторы, на вольные хлеба.

В детстве меня учили одному, но в жизни пришлось делать совсем иное. «У каждого своя судьба. Тот, кто научился управлять конем, может управлять не только своей семьей, но и другими людьми», — слышал я от Бадмы Корсакова. Ухаживать за лошадьми меня научили буряты, отыскивать таежные тропы — отец, управлять самолетом — уже другие люди. А вот управлять своей семьей я так и не научился. «Впрочем, этому научиться нельзя, — думал я, вспоминая свою семейную жизнь. — Здесь чужой опыт, это даже не чужое пальто, которое можно поносить и выбросить». Как и любая болезнь, у каждого она протекает по-своему, хотя я долго делал вид, что ее просто не существует. Но она все-таки дала о себе знать. Я начал читать лекции, писать сценарии, которые, впрочем, никто не заказывал; большой город, который я чаще видел с высоты птичьего полета, открывался мне неохотно. В жизни все надо делать вовремя, сделав крутой вираж и отодвинув от себя авиацию, я сел не на коня, а на упрямого осла, который, казалось, совсем не понимал, чего от него хотят.

Незаметно я начал замыкаться в себе. Все прежнее, заманчивое и привлекательное, начало гаснуть, отодвигаться в сторону, пока однажды не понял: еще немного, и заступлю за ту грань, откуда уже не будет возврата.

И тут как нельзя кстати раздался телефонный звонок Потоцкой…

Оксана позвонила мне через неделю и предложила написать сценарную заявку и синопсис предполагаемого фильма.

— Но я жду от вас сценарий, — сказала она. — Бурятский эпос, мифы, легенды, старатели, археологи, шаманы, ссыльные, пропавшие экспедиции. Вам, как человеку, выросшему в тех краях, это должно быть близко. Зритель любит, когда на экране интересные судьбы и лихо закрученные сюжеты. Не тяните! Давайте завтра пересечемся, я привезу договор и выдам аванс.

Потоцкая уже не обхаживала меня, а разговаривала со мной как с нанятым на работу сотрудником. Я подивился произошедшей метаморфозе, но потом подумал, что иного ждать от киношников не приходится. У них, как правило, время — деньги. И, не откладывая дело в долгий ящик, сел за компьютер. Но работа не шла. Моих детских и летных впечатлений было явно недостаточно для такой серьезной работы.

И тут мне в голову пришла мысль рассказать о летчиках, которые летали по санзаданиям, о женщине-враче, прыгнувшей с парашютом к пострадавшим в тайгу. Я сообщил об этом Оксане.

— Замечательная идея, — подумав, отозвалась она. — Если все это будет происходить на фоне тайги, Байкала и живущих там аборигенов. Надо найти ту героическую женщину.

Отыскать ту самую было сложно, с тех пор прошло почти тридцать лет. В этом деле мне помочь мог только Саня Корсаков. Но его я уже не видел целую вечность.

— И было бы совсем неплохо воспроизвести прыжок на парашюте в тайгу, — сказала Оксана. — Но где сегодня найдешь таких женщин, которые могут сигануть в тайгу.

— Думаю, такие найдутся, — ответил я.

— Хорошо, пишите сценарий. Еще подумайте о золотоискателях. Мы бы могли сделать эту линию главной. Да и зачем искать — есть Михаил Доржиевич Торбеев — колоритная фигура, почетный президент «Востокзолота».

О золотоискателях писать не хотелось, в свое время я насмотрелся на этих искателей приключений, которые, поймав маленький фарт, буквально сходили с ума. Каждый год они уходили в тайгу, чтобы обобранными и ободранными вернуться назад. А обдирали их свои же. Артель Торбеева собирала золотые сливки, а перспективную, годную для переработки золотосодержащую породу валила в отвалы, где еще оставались десятки тонн драгоценного металла. Вот к ним-то и стремились «черные копатели», пытаясь на этих отвалах что-то отмыть для себя. Но разве мог лоток старателя соперничать с драгой?