Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хм, вполне в духе тетушки Мейбл: обрисовать самую неприятную перспективу, а потом предложить жертве «добровольно» выбрать меньшее из зол. То есть, в случае Сирила, обручиться с кем-нибудь другим.
– Думаю, пока это преждевременно, – медленно сказал я, пожалев бедного Сирила. Ничего не скажешь, кузен доставил мне немало неприятностей, однако даже он не заслуживал мисс Николсон. – Возможно, на Пасху?
– Да, ты прав, – с тщательно сыгранной неохотой признала тетушка. – После всех этих событий не до гостей.
Сирил закусил губу. Ультиматум был объявлен…
* * *
После визита к тетушке Мейбл спал я беспокойно. Полночи ворочался с боку на бок, а когда наконец забылся тревожным сном, виделась мне какая-то феерическая чушь про мою дражайшую родственницу, плывущую в утлой лодчонке по Нилу. Помнится, там еще были крокодилы, которых тетушка лупила по голове зонтиком, громко призывая к порядку и объясняя им, что кушать путешественников без соответствующей сервировки невежливо… Кажется, крокодилам обучение правилам вежливости нравилось не больше, чем в свое время Сирилу, но поделать с тетушкой Мейбл ничего не могли ни ее безалаберный отпрыск, ни «страшные хищники».
И поэтому женский крик: «Вот я вас сейчас!» – в первый момент показался мне частью нелепого сна. Только когда все тот же голос пригрозил наколоть кого-то на вертел и поджарить, как кабанчиков, до моего затуманенного мозга дошло, что тетушка Мейбл едва ли снизошла бы до столь грубых угроз.
«Вежливость, Викто́р, вот лучшее оружие!» – говаривала она, помахивая зонтиком.
Я с трудом разлепил глаза. За плотными шторами не разглядишь, наступило ли уже утро. Нащупав тапочки, я запахнул халат и отправился посмотреть, что стряслось. К крикам Мэри (что произошло с моей всегда незаметной и похожей на мышку кухаркой?) добавился взволнованный голос Ларримера.
Источник шума обнаружился в кухне. И, признаюсь, открывшаяся моему взгляду картина заставила меня протереть единственный глаз.
Распахнутое настежь окно, осколки цветочного горшка на полу (подаренный мной несчастный Pilosocereus!), перевернутая кастрюля с тестом там же, и двое бедно одетых молодчиков, испуганно замерших перед разъяренной Мэри.
Ларример с воздетыми руками замер у входа с видом пророка, которого не слушал заблудший народ, и причитал что-то невнятное.
Мэри воинственно подняла над головой сковородку, а во второй руке сжала большую вилку для разделки птицы. Вид кухарки был, без преувеличения, страшен. Она красочно расписывала незваным гостям, что с ними сделает. Надо же, не думал, что скромная Мэри знает такие слова!
Ничего не скажешь, мирный канун Рождества!
На мое появление никто не отреагировал.
– Что здесь происходит? – поинтересовался я негромко.
Но этого хватило, чтобы Ларример обернулся, а трезубая вилка в руках Мэри дрогнула. Пользуясь этим, один из «гостей» попробовал дернуться в сторону, однако моя кухарка не дремала. Мелькнула сковородка – и молодчик без звука опустился на пол. Его компаньон скосил глаза на вилку, замершую у его кадыка, и задрожал.
– Грабители, сэр! – сообщил очевидное Ларример. – Мэри как раз шла на кухню проверить тесто, сэр, а тут они!
Голос его отчего-то дрожал. Странно, неужели его так испугали эти двое? Сдает старик, ничего не скажешь. Пожалуй, стоит подумать, как бы ненавязчиво придать ему в помощники Сэма, благо за последние годы парень пообтесался.
– Ясно, – кивнул я, присаживаясь на корточки возле бедняги Pilosocereus, и осторожно потрогал осколки горшка. Кажется, питомец Мэри не сильно пострадал. Спас его, надо думать, шерстяной шарф, в который заботливая Мэри укутывала кактус на ночь, чтобы защитить от сквозняков. Сколько я ни пытался объяснить, что в этом нет нужды, она кивала, но делала по-своему. И надо же, пригодилось! – Ларример, дайте мне какую-нибудь веревку и вызывайте полицию. Мэри, думаю, вам полагается благодарность от нашего инспектора Пинкерсона. Вероятно, это те самые дерзкие воры, которых он безуспешно ловил.
– Конечно, сэр. – Отчего-то дворецкий выглядел странно потерянным.
– Что случилось, Ларример? – заботливо спросил я. – У вас что-то болит?
В его возрасте и сердце может прихватить от волнения. Ларример действительно выглядел бледновато.
– Ничего, сэр. – Он извлек из какого-то ящика моток шпагата и протянул мне. Поколебался и вдруг проговорил взволнованно: – Сэр, но я же нанес на входную дверь руну альгиз! И еще вы говорили, что кактусы помогают… Как же так, сэр?!
Тем временем я скрутил за спиной руки дрожащего воришки, а Мэри воинственно потрясла вилкой, зубья которой, кстати, напоминали все ту же альгиз. Хотя тут, пожалуй, больше подошла бы воинственная тейваз. Казалось, еще немного, и Мэри исполнит победный танец на индейский манер.
– Хм. – Я потер переносицу. – Что ж, Pilosocereus, так или иначе, предупредил о появлении гостей. А в остальном, Ларример… Как говорится, на руны надейся, а сам не плошай!
Солнце – источник надежды и света.
Лед растопит, подарит тепло.
На него уповают в пути.
Поездка в Лондон решительно не задалась.
Врач, к которому мне следовало наведываться хотя бы раз в год, внезапно скончался, и теперь я не мог даже представить, кому можно доверить мой глаз. Не к обычному же эскулапу на Харли-стрит обращаться, право слово! Представляю, что бы сказали все эти почтенные доктора, проверив мое зрение.
К доктору Шепарду меня в свое время направил Ли Хао, теперь же… Что ж, придется как-то обходиться самостоятельно. Мне не оставалось ничего иного, как передать вдове почтенного доктора визитку с соболезнованиями и убираться восвояси.
Затем я отправился к некоему коллекционеру, мистеру Смитессону.
В нашей среде редко появляются новые люди, крупнейшие ценители известны наперечет.
Однако мистер Смитессон являл собое редкое исключение. Этот эксцентричный американский миллионер совсем недавно объявился в Англии и привез с собой богатейшую коллекцию суккулентов. А месяц назад он опубликовал в «Вестнике садовода» прелюбопытную статью, в которой хвастался совершенно новым видом кактусов – Alteya cannabis, доставленным из мексиканских прерий. По описанию он являл собой нечто невероятное – в частности, колючки его содержали сильнейший наркотик, погружающий жертву в сладкий сон, в котором та пребывала до тех пор, пока не умирала, превращаясь в удобрение для новых растений…