А. Марков: «Некоторые люди регулярно совершают добрые поступки, по-видимому, абсолютно бескорыстно и искренне, без всяких эгоистических побуждений. У таких людей даже на бессознательном уровне, скорее всего, нет эгоистических мотиваций. Человек может быть добрым "до глубины души" в полном нейробиологическом смысле этого слова». Когда живешь в обществе, приходится общаться с другими его членами и поступаться какими-то своими интересами. Поступать так проще, когда это приятно; отбор мог поощрить тех, кому было приятно. Награду дарят те же «добрые вещества»: дофамин, окситоцин, вазопрессин.

Дофамин вырабатывается не только в момент, когда мы совершаем действия, но и тогда, когда мы предвкушаем или вспоминаем их. Поэтому он используется нашим мозгом для оценки действий и мотивации: вспомнили, как было приятно, когда поступили так-то, и впредь будем делать так, уже не задумываясь почему. Дарвин и об этом говорил: «Человек может предвидеть и оглядываться назад и сравнивать различные свои чувства, желания и воспоминания. И вот… он обнаруживает, что наивысшее удовлетворение он получает, если следует определенным импульсам, а именно — социальным инстинктам. Если он будет действовать на благо других, он будет получать одобрение со стороны своих ближних и приобретать любовь тех, с кем он живет… Постепенно для него станет невыносимым охотнее повиноваться чувственным страстям, нежели своим высшим импульсам, которые, когда они становятся привычными, почти могут быть названы инстинктивными… По временам его разум может подсказывать ему, что он должен действовать вразрез с мнением других людей, чье одобрение он в таком случае не заслужит, но он все же будет испытывать полное удовлетворение от сознания, что он следовал своему глубочайшему убеждению или совести».

* * *

Если быть добрым приятно и полезно, откуда в нас злоба, да такая, какой не знает большинство животных? Войны на уничтожение в животном мире — явление редкое. Оно характерно для ряда общественных насекомых, а среди позвоночных отмечено лишь у нескольких видов, да и то не до конца ясно, можно ли называть это войнами. Всему виной «добрые вещества»: большая злоба как оборотная сторона большой любви? Когда мужчинам вводили окситоцин, у них повышалась агрессивность только защитного типа, а не атакующего: едва «враг» переставал угрожать, как к нему пропадал интерес. Какую бы жестокость мы ни сделали, всегда найдем оправдание: защищали какие-нибудь «принципы». Некоторые люди в этой «отмазке» не нуждаются — социопаты, у них мозг работает по-особенному, но обычный человек, чтобы убить, убеждает себя и других, что кого-то защищал. Возможно, расстарались и другие «добрые вещества», даровавшие нам «упоение в бою». Это грустно. Было бы лучше, если бы оказалось, как предположил А. И. Фет, что когда-то у наших предков произошла конкретная генная мутация, повысившая агрессивность. В таком случае принял таблетку — выключил ген — перестал быть злым. Но в этой области нам еще много предстоит узнать.

По Дарвину, хотя «всякое животное, одаренное общественными инстинктами», должно приобрести нравственное чувство, теоретически на Земле могла бы развиться цивилизация с иным нравственным чувством, чем наше. «Если бы… мы были воспитаны в совершенно тех же условиях, как домашние пчелы, то… наши незамужние женщины подобно пчелам-работницам считали бы священным долгом убивать своих братьев, матери стремились бы убивать своих плодовитых дочерей, и никто не подумал бы протестовать против этого. Тем не менее пчела (или другое общественное животное) имела бы в приведенном случае, как мне кажется, какое-то чувство добра и зла». Эту мысль с ужасом отвергли современники Дарвина и не развили последователи, так как она чисто гипотетическая. Нет рядом с нами разумной цивилизации, с чьими представлениями о добре и зле мы могли бы сравнивать свои. Но она — была.

300—400 тысяч лет назад из Восточной Африки, прародины человека, в Европу переселилась группа разумных приматов, сформировавшая цивилизацию неандертальцев. Они нам не предки, а кузены: наши линии разошлись от общего предка, Homo antecessor, полмиллиона лет назад. Изучены их стоянки, установлено, что они жили семьями, заботились о стариках и инвалидах, имели, видимо, какое-то представление о загробной жизни, так как устраивали захоронения. Они, вероятно, могли говорить — ген FOXP2, ответственный за речь, у них такой же, как у современного человека, — хотя, по мнению Митена, предпочитали петь. Ели растительную пищу, обрабатывая ее огнем, и животную, включая себе подобных, — обглоданные кости на стоянках об этом свидетельствуют.

Мы, Homo sapiens sapiens, пришли из Африки через Азию в Европу около сорока пяти тысяч лет назад. Вскоре после этого неандертальцы исчезли. Раньше думали, что их могло перед нашим появлением погубить извержение вулкана. Теперь известно, что несколько тысяч лет сапиенсы жили с неандертальцами бок о бок. Итог: мы есть, а их нет. Они от какой-то причины «просто вымерли», а мы «просто выжили»? Но они слишком похожи на нас, чтобы допустить это: фактор, убивший их, убил бы и нас. Увы, мы уничтожили параллельную цивилизацию, хотя, будем надеяться, и не нарочно. Вряд ли мы просто съели их, как ели животных и как неандертальцы нас ели: пищу не истребляют. Осознанная война на уничтожение?

Свидетельств этого нет. Наиболее вероятно, что сапиенсы вытеснили неандертальцев в борьбе за существование, ведущейся между близкими, претендующими на одну нишу, видами. Они быстрее неандертальцев размножались; возможно, заразили их какими-нибудь болезнями. Но скорее всего основные отличия, позволившие сапиенсам вытеснить неандертальцев, крылись, как и должно быть у социальных животных, «в мозгах».

Размер мозга у них был одинаков, но форма различалась; вероятно, они и думали по-разному. Захоронения и украшения неандертальцев гораздо примитивнее, чем у сапиенсов. С. В. Дробышевский предположил, что неандертальцы мыслили менее рационально и были не такие хитрые, как мы. Их останки свидетельствуют, что они получали больше ран, чем сапиенсы, а это позволяет предположить, что они не пользовались метательным оружием, предпочитая ближний бой. Их раны, как правило, находились спереди; значит, они встречали опасность лицом к лицу. Мы были хитрее — метали камни друг другу в спину. И вот их не стало, этих певучих, простодушных существ… Но след остался: до 2010 года считалось, что мы с ними не скрещивались, а теперь их гены найдены в геномах многих современных народов…

Когда нашли череп неандертальца, Дарвин должен был ликовать — предка нашли! — но, как и в случае с археоптериксом, он не купился на сенсацию: слишком большой череп, сказал он, это не наши родители. О том, кто был непосредственным нашим предком, он не стал говорить: не любил гипотез на пустом месте, если в них не было острой необходимости. Он выдвинул другую гипотезу: все современные расы произошли от общего предка, каким бы он ни был, иначе нельзя объяснить общность жестикуляции, танцев, украшений. Назвал и место, где жил предок: «Вероятно, что Африка была первоначально населена вымершими обезьянами, весьма близкими к горилле и шимпанзе; а так как эти два вида в настоящее время самые близкие родичи человека, то предположение, что наши древние родоначальники жили на африканском, а не на другом каком-либо материке, становится до некоторой степени вероятным». Палеогенетика подтвердила: все современные люди — представители вида Homo sapiens sapiens, 400—200 тысяч лет назад отделившегося от других Homo (они, в свою очередь ответвившиеся от прочей родни два миллиона лет назад, давно вымерли), — произошли от группы примерно в десять тысяч человек, жившей в Восточной Африке около 200 тысяч лет назад. Нигде, кроме Африки, сапиенсы в тот период не жили. Лишь 100 тысяч лет назад они начали расселяться по свету и стали выглядеть по-разному.