Завтра вечером, в шесть часов, королевские дети должны переодеться в присланные платья, чтобы сыграть роль детей фонарщика. Затем они должны ждать сигнала в маленькой башенке, рядом с комнатой королевы, так как Тизон и его жена в эту башню никогда не заглядывают. Т. и Л. устроят так, чтобы завтра снова дежурить в Тампле. В половине седьмого Т. угостит Тизона и его жену нюхательным табаком, до которого они страстные охотники. Так как вместо табака в табакерке будет опиум, то тюремщик и его жена заснут и будут беспросыпно спать не менее семи часов; в этот промежуток времени должно состояться бегство».

— Подожди минутку, сестрица, — прошептала королева, — у меня помутилось в глазах, а сердце бьется так сильно, словно мы уже собрались бежать. Мои глаза ослеплены блеском надежды, мелькнувшей внезапно посреди мрака вечно окружающей нас ужасной ночи… О сестра! Неужели это возможно, неужели мы можем освободиться из этого места мучений?

— Освободиться-то мы, наверное, освободимся, дорогая сестра, — кротко ответила принцесса, — но на то Господня воля, допустит ли Он нас освободить и наше тело или только душу. Если бегство не удастся, нас убьют, и тогда наши души освободятся от страданий и соединятся с Богом. О моя королева и сестра, будем молиться, чтобы Господь послал нам мужество и твердость надеяться на Него и исполнять лишь Его волю!

— Да, сестрица, помолимся! — прошептала королева, наклоняя голову.

После короткого молчания, прерываемого только громким смехом Симона и его товарищей, доносившимся извне, королева оправилась от минутной слабости и приняла обычный ей спокойный и строгий вид. А принцесса прочла дальше:

— «Как только Тизон и его жена погрузятся в сон, королева и принцесса должны также переодеться. Плащи прибавят им роста. Следует стараться, чтобы трехцветные шарфы, принесенные Т. вместе с пропускными билетами на имя комиссаров, были несколько видны из-под плащей. В таких костюмах дамы должны пройти мимо часовых, показав им мимоходом билеты и разговаривая в то же время с Л., выйти из Тампля и направиться в улицу Конде, где их будет ожидать Ж., который проводит их далее».

— Но как же дети? — прошептала королева. — Уж не думают ли, что я оставлю это проклятое место без детей?

— Слушай дальше, сестра! «В семь часов, как только сменятся часовые, явится человек, одетый фонарщиком, будет стучаться в ворота и требовать, чтобы выпустили его детей, которые сегодня зажигали фонари вместо него. Тогда Т. выведет к нему переодетых королевских детей, причем будет бранить фонарщика, что он поручает свою работу детям, а не исполняет ее сам. Вот план, вполне возможный и допустимый, если только все условия будут точно исполнены. Пока дело откроется, у беглецов будет уже по крайней мере семь часов впереди, и королевское семейство, с паспортами, приготовленными Ж., будет уже далеко, на пути в Нормандию; в Дьеште беглецов Ж. и Т. ждет корабль, нанятый у одного друга-англичанина, и тогда…»

— Добрый день, мадам Тизон! — раздался в соседней комнате громкий голос дофина. — Добрый день, дорогая мадам Тизон!

Принцесса поспешно спрятала бумагу у себя на груди, а Мария-Антуанетта едва успела сунуть в карман моток шелка, как Тизон уже появилась на пороге, осматриваясь своими рысьими глазами, которые затем пытливо устремились на обеих женщин. Она заметила, что лицо королевы не выражало обычного спокойствия, а на щеках принцессы выступил несвойственный ей румянец.

«Что-то неладно, они что-то задумывают! — мелькнуло в голове шпионки. — И что это значит, что комиссаров нет в передней, так что эти женщины могут выдумывать здесь без всякого надзора свои плутни?»

— Вы читали? — спросила она, внимательно осматривая каждую вещь, стоявшую на столе около дам. — Да, вы читали: я слышала шелест бумаги, а между тем не вижу ни одной книги.

— Вы ошиблись, — возразила принцесса, в то время как Мария-Антуанетта не поднимала взора от работы. — Мы не читали, а шили. Но если бы мы даже и читали, то разве это преступление? Разве издали новый закон, запрещающий чтение?

— Нет, — ответила Тизон, — но я удивляюсь, что после того, как слышишь шелест бумаги, не находишь ни одного клочка. Ну, все равно! Вы имеете право читать, и делу конец! — И она ушла, еще раз пытливо оглядев все углы, как ищейка. — Надо поглядеть, кто у нас сегодня дежурный, — пробормотала она, выходя через боковую дверь в коридор, — я не удивлюсь, если это окажутся Тулан и Лепитр… ну, да, конечно, так и есть! — прибавила она, заглядывая в переднюю через наружную дверь, — Тулан и Лепитр! Посмотрим, что скажет на это старуха Симон!

Она быстро проскользнула вниз по лестнице и через никогда не закрывавшуюся дверь вошла в квартиру привратника.

Мадам Симон, одна из самых ярых вязальщиц, только что вернулась с площади, и, сидя на плетеном стуле, усердно считала заметки на длинном бумажном чулке, который держала в руках.

— Ну, гражданка, сколько сегодня голов? — спросила Тизон.

Симон медленно покачала своей тяжелой головой, украшенной белым чепцом, и с мрачным неудовольствием ответила:

— Почти и считать не стоит! Машина плохо работает, а судьи становятся беспечны. Сегодня было только пять тележек, а в каждой всего по семи человек.

— Как? — вскрикнула Тизон. — Значит, всего-навсего тридцать пять голов?

— Да, только тридцать пять, — повторила Симон. — Я сейчас пересчитывала по своему чулку. И ради такой безделицы мы просидели шесть часов на сырости и на холоде?! Говорю вам, машина работает чересчур медленно. Судьям больше не доставляет радости произносить смертные приговоры, они становятся небрежны!

— Надо их подогреть, — со злобной улыбкой сказала Тизон, — ваш муж должен бы поговорить об этом со своим другом Маратом и сказать этому гражданину, что его лучшие приятельницы-вязальщицы, и больше всего гражданка Симон, недовольны и что если так будет продолжаться, то женщины придут в ярость и потащат на гильотину всех мужчин. Поверь, гражданка, что это немножко встряхнет их, потому что вязальщиц они… уважают, а если они побаиваются черта,