— Ты пришел к дяде не просто для того, чтобы устроить ссору. Ты оставил у него на руке шелковую нитку из перчатки Симона. Ты наверняка заранее знал, что убьешь его.

— У каждого должен быть запасной план. Ты не должен завидовать моей предупредительности.

— Предупредительности? Ты хотел убить и нас с Фаридом! Поэтому ты отправил мне записку, прося встретиться с тобой у водяной мельницы.

— Еще одна отличная импровизация, испорченная вмешательством доны Менезеш с ее наемниками.

— И ты украл Агаду дяди. Нашу ляпис-лазурь и золотую фольгу. Как простой вор!

— А почему нет? Разве ты выше таких страстей? Думаю, нет. И рукописи. Да, именно с этого, в конце концов, все и началось. Так что мне казалось…

— Но как ты узнал о них? Симон и Карлос сказали, что ты еще ничего не знаешь о генице.

— Даже каббалистам свойственно ошибаться, мой мальчик. Наши друзья попросту были не правы. Твой дядя посвятил меня в тайну, разъяснил все о контрабанде, сказал, что должен получить несколько ценных манускриптов и ему понадобится моя бдительность, чтобы убедиться, что контрабандисты сделают свое дело, — в частности, он сомневался насчет доны Менезеш. Он чувствовал, что она все больше устает от риска, который ей приходится брать на себя. Твой дядя опасался предательства. Я стал следить за ней, выяснил ее пути. Я узнал о Зоровавеле, о том, как он перевозил книги через границу Кадиса. Господин Авраам не хотел, чтобы кто-нибудь знал о том, что мне известно о генице и о том, что он занимается контрабандой, так что я не привлекал к себе особого внимания.

— Он доверял тебе, — говорю я.

— Боюсь, что так. Ошибка. В наше время никому нельзя доверять. Запомни хотя бы это, если не в состоянии запомнить больше ничего.

— Он должен был посоветоваться со мной. Если бы он только…

— Ты все еще не понимаешь, верно? — спрашивает Диего.

— Понимаю что, ублюдок?

— Он не мог рисковать тобой. Ты должен был стать его наследником, продвигать в жизнь его планы по исцелению мира сущего и Царства Божьего… величайший каббалист, которого знал Лиссабон! Ты не стал бы рисковать жизнью такого человека, вовлекая его в контрабанду. По всему выходит, что ты теперь последний каббалист Лиссабона. — Диего пожимает плечами и слабо улыбается, словно смиряясь с неизбежной истиной. — Ни книг, ни каббалистов, ни евреев. Жаль, но такова жизнь.

«Занятно, — думаю я, — что этот убийца так ясно понимал то, что скрылось от меня. Неужели я боялся ответственности? Или того, что останусь последним из всех?» Обращаясь к Диего, я спрашиваю:

— Почему ты не забрал все книги из геницы, когда убил его?

— Я просматривал манускрипты, оценивал их, это отняло время. Я не беспокоился, зная, что с бушующим вокруг восстанием и тем, что мне известен потайной ход в купальню, я в полной безопасности. А потом я наткнулся на последнюю Агаду господина Авраама. Великолепная работа. Я пролистал ее и нашел собственное лицо у Хамана. Это было потрясением… я запаниковал. Глупо, на мой взгляд. Я уже собирался выйти через потайной ход, когда ты начал звать своих наверху. Я стал пробираться, но, боюсь, мои габариты оказались слишком велики, чтобы там протиснуться. Я повернул назад, снова вошел в подвал, закрыл за собой дверь. Прямо перед тем…

— Почему ты просто не спрятался за потайной дверью, в проходе?

— Я никогда не ходил этим ходом прежде. Я боялся, что, стоит мне закрыть дверь, и какой-нибудь потайной замок защелкнется и я буду попросту погребен там. Не самая приятная перспектива из возможных! Так что за секунду до того, как ты вошел в подвал, я умудрился скрючиться в генице и закрыть крышку. Благодарение Господу за грохот, который ты устроил. К тому моменту, как ты спустился, я уже преспокойно лежал в своем гнездышке. Наверное, я беспокоился, что ты услышишь, как бьется мое сердце, что мне придется убить и тебя. Но я почему-то был абсолютно уверен в том, что ты попадешься на удочку, решив, что это сделали старые христиане. Когда ты поднялся наверх, я вылез, запер геницу и убрал ключ на место. Выбрался через лавку на улицу Храма. Я не думал, что кто-то мог меня заметить. Но эта Гемила… Ей повезло, что она такая истеричная корова, навоображавшая себе демонов, иначе мне пришлось бы…

— Сеньора Бельмира. Почему именно она?

— Мириам? Она была влюблена в меня. Не надо строить такое удивленное лицо. Я вполне приятный человек для тех, кто… Помнишь те часы, которые мы провели вместе, рисуя птиц? В любом случае, так было безопаснее. В случае, если бы ее поймали, она предпочла бы умереть, нежели выдать мое имя. Так и получилось. В этом смысле женщины гораздо сильнее мужчин. Я выяснил это еще в тюрьме в Севилье. Они будут смотреть, как их ноги тают в кислоте, и все равно не продадут Моисея своего сердца христианам.

— Мальчик, который приходил продавать дядину Агаду сеньоре Тамаре. Кто он?

— Боюсь, это было моей ошибкой. Я занервничал. У меня тоже есть слабости, я уже говорил об этом. Что касается этого мальчика, некоторые вещи должны оставаться тайной, как ты думаешь? Его имя Исаак. Он хороший, милый ребенок. Это все, что я могу тебе сказать.

— Ну, а записка, выпавшая из твоего тюрбана… Она на самом деле касалась графа Альмирского или этого Исаака?

— Еще одна тайна, разгадку которой я тебе не дам. Прости.

— И теперь, когда ты получил своего Платона…?

— Я уеду ночью, как и собирался. В экипаже до Фару. Ты можешь забыть обо мне.

— Я не позволю тебе уехать, — замечаю я.

— У тебя нет выбора. — Диего хлопает развернутым плашмя лезвием ножа по плечу своего раба. — Мой новый охранник тощий, но отчаянный, — сообщает он. — Ему не захочется возвращаться к старому хозяину. Он запихивал ему в рот удила. Бил его и трахал без всякой жалости. Говорят, он даже знает какие-то заклинания. Настоящий чернокожий каббалист, если хочешь знать. Наверное, из одного из потерянных колен. Тебе стоит просто посторониться и дать нам пройти. Или все кончится тем, что твоя душа окажется разлучена с телом так же, как случилось с господином Авраамом.

— И лужа крови у меня на груди. Я никогда не забуду того, что ты с ним сделал!

— Слова поэта. Твои или Фарида?

Диего берет со стола два переплетенных в кожу тома. Он посылает раба перед собой. Африканец припадает к земле, вытянув нож и трость на уровне груди, и скользит вперед.

Фарид выстукивает по моей спине:

— Ты берешь раба, а…

— Нет. — Я бросаю кинжал на пол, оборачиваюсь и хватаю Фарида за занесенные руки.

Он отталкивает меня, показывая:

— Что, по-твоему, ты делаешь?!

— Идите! — кричу я Диего. — Я не смогу его долго держать!

Я обхватываю Фарида за талию и пригвождаю его к стеллажам книг. Хотя он все еще сжимает в руке кинжал, я знаю, что он никогда не поднимет его на меня. Он отчаянно сопротивляется, пытаясь вырваться, и я снова кричу: