не шевелясь, и смотрел, как снежинки поднимаются с асфальта, неторопливо кружатся в свете фонарей и улетают в небо. Они возвращались домой, заставляя меня улыбаться. Радостно, в предвкушении. Как в детстве, когда просыпаешься рано утром в первый день каникул. Или бежишь в игральные автоматы с полными карманами мелочи. Или видишь под елкой пакеты с подарками, но еще не знаешь, что внутри.

– Не знаю. Просто так, – ответил я, пожав плечами.

А уже после этого Валя спросил:

– Чему ты радуешься?

Нет, конечно же, теперь я знал, чему. Знал, какие именно подарки ждут меня под елкой. Знал, что через несколько часов мы с Валей окажемся у кубинского посольства. Там я вложу кукле в декольте палочку, благодаря чему она, пройдя ведьмину нору, и попадет к нам в руки с самого начала. Знал, что еще через пару часов Валя, ухватившись за опору таблички «Причал „Б. Устьинский мост“», прочтет свое пророчество. А тот, прежний, Валя в том, старом, мире увидит и услышит все задом наперед.

А еще я знал, что будет дальше. Что спустя год моя дотла сгоревшая квартира снова окажется целой и невредимой. Огонь затихнет, а бензин польется с пола в канистру, зажатую в моих руках. Тем же вечером воскреснет убивший Риту водитель внедорожника. Пуля из его головы нырнет в ствол моего пистолета. Весь следующий год я буду пить все меньше и меньше, мой мозг будет работать все лучше и лучше, а опухоль, засевшая в нем, будет с каждым днем лишь уменьшаться, пока не исчезнет совсем. А потом долгожданного первого января после общения с ментами, наполненного безумными надеждами на воскрешение Риты, она действительно оживет, и мы поедем в гости встречать Новый год.

Ну и у кого повернулся бы язык назвать такой мир неправильным?! Ненастоящим?! Не тем?! Кто смог бы отвергнуть жизнь, которая течет от старости к молодости, от болезни к здравию, от смиренного принятия к счастливому неведенью?!

Держа в руке палочку, я не знал, чего пожелать. Потому что со смертью Риты все мои желания умерли. Но теперь я знал, что скоро они воскреснут вместе с ней. И ждал этого.

Артак Оганесян

Ми рюкзак, тас коньяк

За четверть века, что отец проработал на коньячном заводе, накопилась уйма историй. Но в эти новогодние дни я расскажу об одной с детективной завязкой и комедийной развязкой. Она мне запомнилась, потому что я сам был непосредственным ее участником.

Случилось это 30 декабря 1993 года. Кто тогда жил в Армении, тот помнит, какие были времена. Мы их называем «темные годы». У меня рассказ новогодний, поэтому я не буду углубляться, почему.

Скажу только, что невероятной удачей оказалось то, что папу пригласили работать на завод буквально за три месяца до распада СССР в 91-м. Большая держава развалилась, но слава знаменитого армянского коньяка сохранилась. Это же была ценная валюта: бутылка трехзвездочного открывала дверь к чиновнику любой масти, а марочного – в высшие кабинеты. Каждый уважающий себя советский обыватель знал, что «Отборный» служит лучшим магарычом, «Праздничный» украсит любое застолье, «Ахтамар» придаст вечеру интимный флер, а «Наири» и уж тем более «Двин» станут жемчужинами домашних коллекций самых взыскательных ценителей! Так что, несмотря на блокаду республики и междоусобные распри по всему Кавказу, продукция Ереванского коньячного завода исправно поставлялась практически во все новоявленные страны бывшего Союза, чудом или мздой пробираясь через появившиеся кордоны. А самая горячая пора отгрузок приходилась на предновогодний месяц…

Я забежал немного вперед. Эта вводная часть была нужна, чтобы ты, читатель, понимал: коньячный работал, тогда как повально останавливались производства, закрывались всякие НИИ, расформировывались колхозы и совхозы. Вокруг царила безработица, а работники коньячного стабильно получали зарплату. Энергетический кризис погрузил всю республику в темноту и холод, было разрушено водоснабжение и даже канализация. Извини, мой дорогой читатель, что пришлось затронуть темную сторону, зато на ее фоне светлым пятном выделялся коньячный завод, потому что он снабжался газом и электричеством бесперебойно, как больницы, хлебопекарни и всяческие блатные учреждения.

– После занятий приходи на завод, – сказал мне утром папа, – как там в фильме: «каждый год 31 декабря мы с друзьями ходим в баню. Это у нас такая традиция…» Ну, не совсем баня у нас и не 31-го, но все же.

У папы на работе было не только тепло и светло, но еще и в каждом цехе имелись душевые, в которых с напором шла горячая вода, а не как у нас в домах, где радовались, что из крана на кухне самотеком текла тоненькая ледяная струйка!

Многие работники завода приводили своих детей помыться. Нас вроде как прятали от начальников, но я, все-таки уже студент, понимал, что скрыть это было невозможно. Руководство, конечно, было в курсе, но сквозь пальцы смотрело на такие нарушения режима. Папа, к примеру, сидел в кабинете в головном здании, башне. Как ни крути, а в коридорах и на лестницах мы сталкивались и с главным инженером-технологом, и с главным бухгалтером, и с замом по сбыту, и со всеми другими. Избегали только тогдашнего генерального, который был строгим дядькой.

– Я не знаю, как долго буду в универе, хочу успеть получить оставшиеся зачеты за сегодня, чтобы тридцать первого уже праздновать, – поделился я своими планами.

– Приходи, как освободишься, я сегодня точно задержусь. Мне поручили организовать раздачу новогодних подарков. Кстати, заодно поможешь мне донести наши домой.

– А что за подарки?

– А что еще могут дарить на коньячном?! – усмехнулся папа. – Коньяк, конечно!

Зачеты я собрал еще днем, потом посидели-поболтали с однокурсниками в одной из пустующих аудиторий. Скоро все озябли в неотапливаемом помещении и решили разойтись по домам. Так что часам к пяти я пришел на завод. Именно пришел, потому что в те годы общественный транспорт почти не работал. Редкие автобусы, троллейбусы и трамваи пассажиры брали штурмом. Одна линия метро не особо выручала горожан, и даже под землей, бывало, вставали обесточенные поезда. Вот и ходили пешочком, утром час из спального района в центр на занятия под горку и вечером полтора часа обратно в гору. В тот день я дошел от университета до коньячного за сорок минут.

Папа не сразу пришел на пропускной пункт, чтобы охранники впустили меня. В общем-то, они знали меня в лицо, но порядок есть порядок: надо дождаться сопровождающего.

– Мороз, конечно, спал, но ты вышел легко одетым, – сделал я папе замечание. От КПП до крыльца башни