В землянке было темно и душно, под сырыми стенами роились тысячи мух, ползали противные, белесые черви. Перемыха пришел в чувство и постоянно просил пить – крови потерял очень много. Микулка крутился вокруг раненного как родная мать, менял повязки, наложенные стрелком, подносил смешанную с вином водицу. На удивление, важные жилы у купца остались в целости, но резаных ран очень много, отрезано ухо, обрублены пальцы, выбит глаз. Зато рана в боку не опасная, не смотря на жуткий вид – кишки целы, а остальное может и зарасти.

– Будет жить… – внимательно оглядев раненного, шепнул Ратибор. – Только в этой грязище его держать нельзя, надо перенести домой к Волку. Только к вечеру, а то ныне весь Киев на ушах стоит.

Перемыхе от вина полегчало, дыхание стало ровнее, а озноб и нехороший жар пошли на убыль.

– Благодарствую… – тихо вымолвил он.

– За спасение? – чуть усмехнулся стрелок.

– За то, что помогли этих гадов побить… – прикрыв здоровый глаз, ответил купец. – Да честь жен отстоять. Я в долгу не останусь! Даже если помру. Но об этом чуть позже… Эта тварь, Бутиян, совсем умом двинулся… Была у меня одна жена, потом взял другую… Так что теперь, вышвырнуть первую, как драную кошку? А они так и делают! Разводом называют это бесстыдство. Ежели полюбилась другая, так они первую жену в шею… Культурные… Уж коль не терпится другую домой привесть, так будь ласков и первую не обидеть – люби, подарки дари, а не захочет, сама уйдет. Но ежели на двоих средств не хватит, так нечего и роток разевать. У них же так – жена одна, а полюбовниц, скока захочется. Трусы… Перед полюбовницами клятв-то нет… Захотел пришел, захотел ушел. Никакой ответственности. А все лихо бабы разгребают.

– Успокойся… – остановил его паренек. – Тебе силы беречь надо.

– Да у меня их… на десятерых еще хватит.

Ратибор притих в темном углу, дышал тихо, прислушивался.

– Послушай… – обратился он вдруг к Перемыхе. – Ты вот что скажи… Правда, что Владимир сбежал, как трусливый щенок? Никак не могу поверить! Не мог он… Не такой!

– Такой, не такой… – усмехнулся купец избитым лицом. – А убег… Бояре, что остались, кажут, мол Белоян волшбой всех в Новгород вывел. Побоялись они биться. Побоялись…

– Или не смогли. – хмуро отозвался из темноты Ратибор.

– Я тоже не мог… – прикрыл глаз Перемыха. – Да вот только надо было. Иначе зачем жить? Он же, тварь, свою шкуру спасал. Теперь от его имени все плюются, а поляки рады-радехоньки, подливают масла в огонь.

– А ты уверен в том, что сейчас рек? Подумай! Свою ли шкуру спасал князь? – стрелок чуть наклонился и узкий солнечный луч упал на лицо. – Это ты рисковал только своей жизнью. Семье бы пропасть не дали, знаешь сам. А вот у Владимира, по всему видать, очень уж тяжкий был выбор. Это вы СЕЙЧАС хорохориться хороши… А если бы поляки взяли Киев боем, то тут бревна на бревне не осталось бы. Жен твоих, красавиц, солдаты по кругу пустили бы, детей в кандалы, а тебя, резвого, на пики. И не только тебя!

Перемыха молчал, только зубы стиснул. Ответить на это было нечего.

– Но без Владимира народ совсем сник… – сказал за него Микулка. – Князь, он как знамя, ему нужно быть в первых рядах! Зажигать собой сердца, придавать волю к победе. Ему надо было остаться… Может быть тайно, но остаться! Собрал бы людей, да шарахнул полякам в спину. Полетели бы из города как в зад ужаленные!

– Чушь… – снова нырнул в темноту Ратибор. – Где же князю спрятаться? Это мы с тобой можем в вонючих землянках… А он князь. Честь не позволит унизиться.

С темнотой Ратибор ушел на разведку. Не было его долго, но воротился довольный, как сарай после ремонта.

– С темнотой пешие дозоры сняли! – радостно сообщил он. – Теперь на улицах только редкие конные разъезды, а их слыхать за версту! Все, други, пора выбираться отседова.

Ночь выдалась темная, растянула на все небо тонкий пуховый платок перистых облаков. Желтый лунный свет тускло сочился к земле, но иссякал раньше, жидко размазываясь по небу, даже звуки прибились, словно влажная дорожная пыль, падали и умирали почти под ногами. Густо пахло сыростью, жабьей икрой и холодным, навсегда брошенным жильем. В бурьяне под стенами рождался, рос и медленно расползался на ночную охоту лохматый туман, напоминая о близкой осени. Комары гудели противно и зло, а далеко за стенами, в зарослях днепровского камыша, заливисто кряхтели сытые лягухи. Микулка живо представил, как они пухнут с натуги, выпучив блестящие в лунном свете глаза.

До дома пришлось пробираться вкруговую, по окраинам, чтоб не переться через рыночную площадь. Микулка посапывая тащил купца на плече, а Ратибор чутко прислушивался к темноте, у него даже уши чуть шевелились, как у собаки. Дважды приходилось хорониться в темных проулках, пропускать троих-четверых всадников, вооруженных мечами и пиками. Но поляки чувствовали себя в безопасности, больше прислушиваясь к рассказам друг друга, чем к окружающим шорохам.

Добравшись до дома, долго лежали в грязи у журчащего водостока, Ратибору не нравилось то одно, то другое. Только когда в соседних окошках за прикрытыми ставнями угасли огоньки света, стрелок помог затянуть Перемыху внутрь. Дома уложили купца на устеленную соломой лавку и Ратибор сразу принялся разбирать пересохшие веники трав за печкой, колдовал над кипящим горшком, что-то мешал, нашептывал. Когда варево было готово, он вымочил в нем бинты, а остатки влил Перемыхе в рот, отчего того перекосило, будто палец в щели застрял.

– Ничего… – нашептывал стрелок. – Знаю, что горькое. Но сладкое полезным не бывает, поверь уж мне на слово. Сейчас ты уснешь, а утром проснешься вдвое живее. Спи, спи… Не лупай глазищем.

И действительно, вскоре купец засопел тихонько и мирно, словно вернулся в далекое счастливое детство. Туда, где цветы по колено, где мамкины волосы теплым ароматом струятся по красивым плечам, а отцовские ладони словно из камня…

– Пусть спит… – тихонько шепнул Ратибор. – Ему сейчас всякий сон на пользу. А у нас одно дело есть. Нужно ему принести горячего молока с малиной, чтоб лихоманку стороной обвести.

– Где ж его взять? – удивился Микулка, не привычный к городской жизни.

– Знамо дело, в корчме! Заодно послушаем, что подпитый люд говорит. На базаре одно, а за добрым медом совсем другое. Да и перекусить не мешало бы, не то свалимся как загнанные кони. У меня уже в голове шумит.

– Верно! – согласился паренек. – И надо все таки до капища добраться. Я же обещал жертву принесть. Нужно до полуночи успеть, а то я обещался сегодня. Только вот где новых кур достать?

– Тьфу ты… – стрелок аж в лице изменился. – До чего же ты иногда узко зришь! Смысл жертвы не в том, чтоб ее тупо на жертвенный камень ложить. Жертва это… Ну… Словно кусочек души! Желание жертвовать – вот что главное! Отдать в благодарность за что-то. Понимаешь? Уже покупая куриц во славу Перуна, ты жертвовал. Может именно поэтому поляк на них налетел…

Он призадумался, словно заново взвешивая сказанное, в глазах мелькнула странная, давно пропитавшая тело усталость.