Попросив прощения у Создателя, братья начертали более раннюю дату смерти Гуго фон Мортенхайма на его кресте с тем, чтобы, когда проверка закончится, вернуть надгробию подобающий облик. Фон Плотке внес здравое предложение. Государство пребывало не в самом лучшем положении, и незачем усугублять его дурными вестями. Воспоможествуй Господь, чтобы недавние события не стали достоянием папы, особенно того, что в Авиньоне. Иначе опять начнутся обвинения в адрес друг друга о Божьей каре приверженцев ложной кафедры Святого Петра, их неудачливости и всеобъемлющей никчемности.

Еще до наступления рассвета в Кёнигсберг действительно приехала комиссия в составе трех священников из Христбурга, Ливонского Вендена и Старгарда Новой Марки. Комиссию также сопровождали новый маршал Иоганн фон Шенфельд, один папский легат и Генрих фон Плауэн-младший. К тому времени все братья и служебные были предупреждены о неразглашении произошедшего накануне инцидента.

Проверяющие никак не вмешивались в жизненный уклад крепости, а лишь наблюдали за происходящим, иногда перешептываясь друг с другом. Поле для проверок почти не имело границ: посланцы проверяли, посещают ли братья положенные богослужения ночью и днем и молятся ли они в назначенные часы в своих покоях, склонившись под должным углом перед изображением Господа.

Служебные, освобожденные от молений, проверялись, читают ли они во время заутрени Отче Наш тридцать семь раз, девять раз во время вечерни и семь в любой другой канонический час. Еще Отче Наш надлежало читать пятнадцать раз в день за упокой душ всех братьев, представших уже перед Судом Господним.

Одежда подлежала досмотру, ибо требовалось, чтобы она была спокойных тонов – белого, черного или серого. Обувь следовало носить без шнурков, колец и пряжек. Стрижка допускалась лишь одна – «под горшок», чтобы сразу определялась принадлежность к религиозному ордену. Братьям-священникам надлежало иметь тонзуру подобающих размеров и воспрещалось носить бороду.

Выяснить, горит ли всю ночь свет, в то время как братья и служебные спят, тоже являлось одним из важных пунктов повестки комиссии. Обет послушания подразумевал в том числе полное молчание братьев после повечерия до самой заутрени: разговаривать дозволялось лишь в самых неотложных случаях, да и то лишь со слугами, причем как можно тише и быстрее.

Единственным относительным послаблением можно было считать прием пищи. Согласно булле, дарованной ордену папой Григорием IX, рыцарям разрешалось в военное время не соблюдать строгие посты. Правда, пировать и без того ни у кого желания не возникало.

Ночь прусс провел дома с женой, а как только в крепости отслужили третий час, исполненный горестными воспоминаниями о похоронах, побрел в замок. Во дворе форбурга он сразу же заметил Йоганна. Тот, конечно, не мог не подготовиться к приезду инспекции: волосок к волоску подравнял тонзуру, начисто побрился, аккуратно залатал кафтан и до блеска натер гусиным жиром сапоги. Полубрат, смиренно склонив голову, неспешно перебирал четки, внимая высокому сутулому легату из курии.

Чего-то явно не хватало крепости в эту раннюю пору. Люд все так же привычно занимался своими делами: кто таскал воду из колодца, кто на козлах распиливал бревна, часовые на стенах и у ворот, как обычно, несли дежурство. Постояв с минутку в недоумении, Пес вдруг спохватился – ну, конечно, отсутствовал привычный гомон.

И братья и служебные ходили понурые, словно в рот воды набрали, а если возникала серьезная необходимость, то обращались друг к другу шепотом. Гектору было до жути интересно, что же его друг обсуждает с римским посланником, потому пришлось вспомнить про сверхслух.

Разговор шел самый что ни на есть строгий и сухой. Йоганна спрашивали, наличествуют ли замки и задвижки на столах и сундуках братьев. По уставу тевтонам предписывался, согласно их личному обету, отказ от любой собственности, а следовательно, запирать им должно быть нечего. Услышав вопрос сутулого, неверующий серый брат криво усмехнулся. Хорошо бы и церкви посшибать запоры и засовы со своих личных закромов, где скопилось столько добра, что унести его не под силу даже легиону титанов. Затем легат допрашивал собеседника, устраивают ли рыцари охоты и турниры, допускаются ли в крепость женщины, имеет ли место пьянство и издевательство над слугами, совершаются ли прелюбодеяния и далее в таком духе.

– Бронте, где ты, там и неприятности. – От бессовестных подслушиваний Пса оторвал крепкий шлепок по плечу. – Зачем пальбу устроили?

– А-а, Генрих. – Присутствие фон Плауэна-младшего вызывало у полубрата двоякие ощущения: с одной стороны – настороженность, с другой – азарт. – Не похоже на вас, чтобы со святошами якшались…

– Просто одному страшно ехать было, а-ха-ха! Да нет, меня брат попросил вас проведать. А раз уж эти потащились, то и я с ними. По секрету скажу, что и за маршалом нужно присмотреться: как он и что.

– Откуда узнали про стрельбу?

– Ты же знаешь, для меня нет закрытых дверей. Сам догадываешься, зачем стреляли?

– Думаю, стоит сходить к оружейникам. Они что-нибудь да поведают.

Кузен магистра был человеком Кёнигсбергу чуждым, пробыть в городе ему предстояло недолго, поэтому Пес решил, раз уж он окончательно надумал расстаться с орденом, подробно все рассказать. Тогда, если младший фон Плауэн не врет, двери сами собой отворятся. В конце концов, это и в интересах остальных братьев.

Прежде чем отправиться в оружейные палаты, пара зашла к шпитлеру. Полубрат и мирянин терпеливо дождались, пока подвал покинет священник из Новой Марки и пойдет наверх осматривать больных и престарелых.

Врач сразу заподозрил неладное и недобрым взглядом сверкнул на Гектора. В ответ, не отводя глаз, прусс попросил доктора выдать записку и загадочную пульку. Фон Плауэн в подтверждение кивнул. Буркнув, что он этого так не оставит и доложит маршалу, лекарь с недовольным видом передал только камушек. Бумажка находилась у фон Ризе, тот должен был ее тщательно изучить и расшифровать. На выходе младший из фон Плауэнов, обернувшись, язвительно порекомендовал не забыть проводить маршала также на свежую могилу в пархаме.

Прихватив с собой снаряд, сыщики поторопились в архив и застали коротышку как раз за кропотливым изучением каракулей. От неожиданности он их выронил, как только в помещении появились Пес и Генрих. По приказу второго, крошечный писарь толкнул маленькой ножкой послание по направлению к нему.

Пытливый взгляд фон Плауэна сверлил записку и так и этак, руки вертели ее, как бедняк куриную ножку перед тем, как проглотить ее целиком. Он даже осторожно обнюхал предмет.

Через несколько минут тщетных усилий младший приказал фон Ризе лизнуть бумажку. Тот наотрез отказался и, налившись пунцом, пригрозил немедленно пожаловаться комиссии на неправомерные действия уважаемого родственника магистра, который «заставляет члена ордена совершать позорное деяние такими порочащими любого праведного христианина приказаниями».

Тогда фон Плауэн посоветовал фон Ризе, раз уж он собирается бежать плакаться инспекторам, заодно поведать им о том, как он по субботам после повечерия отлучается из замка и, еле держась на ногах, приползает обратно лишь к обедне.