Существо хрипловато, ворчливо, но не сердито выговорило:

— Ну, пришел наконец. Вот и ладно. А то я все один, да один… Узнал меня?

— Не-а… — на всякий случай отперся Драчун.

— Ну как же «не-а», — огорчилось существо. — Лихо я. Лихо Тихоныч Одноглазый. Который жил у вас раньше под кроватью. Лизавета меня выдумала, вот я и появился на свет… Да я бы долго не протянул, кабы ты в ту пору про меня не вспоминал то и дело. Такие, как я, на свете живут, покуда про нас кто-то помнит… Помнил ты, конечно, не по-хорошему, ну да все-таки…

— А почему вы сказали, что вы одноглазый? — спросила Дашутка. Кажется, она удивлялась меньше Драчуна, хотя и не понимала, что к чему. — У вас же два глаза.

— А второй-то, махонький, я уже тут вырастил. Чтобы это, значит… наладить стереоскопичность зрения… А боялся ты меня, Андрюшенька, зря. Я-то все ждал-мечтал: вот заберешься ты ко мне под кровать, познакомимся мы, будем жить душа в душу. А ты… Да я это не в упрек, ты еще несмышленыш был, чего с такого возьмешь…

— А куда вы днем-то девались? — неловко спросил Драчун. Он уже почти не боялся. — Я под кровать заглядывал, вас там не было…

— В щель меж половицами просачивался… Ты заглянешь, я обрадуюсь под полом, начинаю обратно вылезать, да пока выберусь, тебя уже нет… Так и не свиделись по-хорошему…

— А зачем насовсем-то ушли? — неловко сказал Драчун.

— А куда было деваться? Все заладили: «Нет его, нет его…» Этак можно было и впрямь сгинуть со света. Вот ежели бы сказали тебе: «Есть он, да вовсе не страшный, а добрый», — тогда иное дело. Глядишь, все бы и наладилось… Да не наладилось, однако. Ушел, по свалкам болтался, потом устроился здесь… А про тебя, Андрюшенька, все не забывал, тем и жил. Думал, повидаться бы. Ну и вот, не выдержал наконец, послал за тобой пичугу… — Он глянул вверх. Под потолком виднелось горизонтальное окошко, в его проеме чернел силуэт хохлатой птички. Драчун посмотрел на него с благодарностью. И решительно сказал:

— Дядя Лихо, давайте мы теперь будем к вам в гости приходить, я и Дашутка…

— Это, ребятки, будет для меня такое удовольствие, что словами не сказать, — просипел Лихо Тихоныч. — Чаек станем заваривать, печеной картошкой угощаться. Историями всякими баловаться… Я тут поблизости брошенную библиотеку нашел, тыщи книг, прочитал все от корочки до корочки, время-то у меня немерено. Всякие книжки, даже по этой… по философии. Так что беседовать могу про все на свете. Да только почти не с кем было до нынешней поры. Разве что с пичугой иногда, а еще с котами бродячими. Они ребята ничего, неглупые, но все же это… люмпены…

— Дядя Лихо, а может, вы переедете к нам обратно? — осенило Драчуна.

— Не-е, Андрюшенька. Теперь уж не могу. Я ведь тут при должности…

…— Он там смотрителем колеса заделался, — объяснил ребятам Драчун, когда шагали в полумраке. — В пустом цехе там вертится большущее колесо. Вертится само собой…

— Зачем? — подозрительно спросил Тюпа.

— Не знаю… И Лихо не знает. Но говорит, что это очень важно… Оно иногда замедляет ход, и надо его подталкивать. Ну и смазывать…

— Чудеса за чудесами, — сказала Белка. — Ты нас познакомь с ним, с Лихо Тихонычем. Интересно ведь…

— Ну, как-нибудь при случае, — откликнулся Драчун. Без особой охоты, но и без явного нежелания. — Только дорога туда длинная…Когда вернулись на площадь к бассейну, Костю окликнул Птаха. Костя думал, он скажет: «Где это вы гуляли?», но Птаха очень серьезно (и чуть ли не виновато) сообщил:

— Тут тебя один дяденька искал, рыжий такой. Он сказал, что будет тебя ждать у солнечных часов.

У Кости почему-то сразу упало сердце. Он кинулся на Треугольную площадь.

Вадим сердито сидел у часов, на краю площадки с циферблатом. Глянул мимо подбежавшего Кости.

— Куда ты сгинул? Дома нет, шарик твой локаторы не берут, видать, здесь какой-то барьер. Мобильник не отвечает…

— Разрядился… — выдохнул Костя. — А что случилось?

— Вот… — Вадим протянул узкий белый конверт.

…И дальше все было как во сне: тот же голубой лист с крупными буквами, те же слова… Только слез не было. Костя минут десять молча сидел, прижавшись к Вадиму плечом. Вадим тоже молчал. Сверху жарило солнце, но было зябко.

Потом Костя спросил:

— А отец Сергей сейчас где? В церкви?

— Наверно. Или рядом…

— Я схожу…

— Проводить?

— Не надо, я один, — с комком в горле проговорил Костя.

— Когда придешь домой, заряди мобильник. И позвони…

— Хорошо.

Голубые луковки и кресты маленькой церкви были видны за крышами. Костя пошел к ним, оказался в проходе между деревянными заборами, потом на знакомой аллее. Вышел к церковному крыльцу. Глянул на образ, на книгу в руках у Спасителя. «Да любите друг друга».

«Мама, я тебя люблю…»

В церкви был только священник. Стоял у дальней стены, поправлял на ней небольшую икону. Костя подошел к нему со спины.

— Отец Сергей…

Тот оглянулся, сказал без улыбки:

— Отец Сергий. Впрочем, все равно… Костик, я тебя ждал. Вадим позвонил…

— Значит, вы знаете?

— Да, Костик.

— А… можно какую-нибудь молитву… или службу?

— Я отслужу. Чуть позже. А ты помолись пока сам.

— Я не умею, — прошептал Костя.

— А как умеешь. Своими словами. Чтобы душа ее нашла приют у Господа… И свечку поставь.

Он положил Косте на плечо легкую ладонь, повел его обратно к двери. Там на столике, на обычном расписном подносе лежали тонкие желтые свечи. Отец Сергий дал одну Косте.

— Можешь поставить вон туда…

Костя оглянулся. Увидел знакомый образ Богородицы с Младенцем — над железным ящиком со щелью. Рядом с ящиком стоял высокий, Косте по грудь, подсвечник — медная тарелка на тонкой подставке, а на тарелке гнезда для свечек. Две свечки горели в этих гнездах. Костя зажег свою от дрожащего огонька. Вставил свечку в гнездо. Она покосилась, Костя поправил. От огоньков тянуло теплом, капля воска упала на руку. Горячая, но не злая, ласковая даже. Не то что кипяток… Маленький Иисус и Мария смотрели на Костю с печальным пониманием. Костя неумело и суетливо перекрестился.

«Ну, раз уж так получилось… — мысленно сказал он. — Раз уж теперь ничего нельзя поделать… И если тот мир в самом деле есть… Я ведь ничего не прошу для себя, но для нее… пусть там с ней не будет ничего плохого… и пусть она помнит про меня. Пожалуйста…»

Огонек свечи вздрогнул, качнулся, затрещал и сделался неподвижным. Костя тоже вздрогнул. Постоял, зажмурившись, и быстро вышел из церкви. И пошел, пошел, потом побежал по аллее.