– Жалко, – согласилась Марина Александровна. – Только она же мне не поверит. Мало ли – сидела старуха у окошка, смотрела, как он туда молоденьких мальчишек водит. Может, он вообще с ними репетиторством занимался. А мальчиков у него перебывало много. Наши бабки во дворе, а бабки теперь грамотные, вот как это дело объясняли: раньше он сам был хорошенький мальчик, и с ним шли бесплатно, а теперь ему уже сорок, и мальчики идут с ним за деньги. У них, у этих, говорят, так принято: кто старше, тот платит.

– Так что же это за мальчики такие?!

– Вот-вот, правильно ты сейчас подумала. Есть девочки, которые за деньги, а есть мальчики.

Старая школа, вздохнула я, выговорить слова «беременность» и «проституция» человек давней закалки не может…

– Но к нему туда и одна женщина ходила, – вдруг сообщила Марина Александровна. – Женщина примерно его возраста, может, чуть старше. Я ее сама видела. И соседки видели. Как-то с тортиком шла.

– Может, он был бисексуалом? – с идиотской надеждой спросила я.

– Кто? Ах, это… Кто его разберет. Женщина хорошо одетая, с прической, а не то что, как теперь, чуть не налысо стригутся. Погоди-ка…

Марина Александровна была бабушкой современной и вполне уверенно управлялась со смартфоном.

– Люся? Ну да, я это. Люсенька, помнишь ту женщину, которая ходила к нашему голубчику? Помнишь, ты говорила?.. Да, да… Да? Так ты спроси у Сашеньки. Пусть даст ее телефон.

Оказалось, дочь соседки Люсеньки – известная в районе массажистка, ведет прием на дому, и к ней пару лет назад ходила на массаж эта загадочная подруга Станислава.

– Марина Александровна, не знаю, как вас благодарить! – воскликнула я.

– Рада, что смогла сделать доброе дело, – ответила старушка. – Я ведь теперь стараюсь каждый день – хоть одно доброе дельце… глядишь, и зачтется… Да не смотри ты так. Я же понимаю – дорожка моя кончается. А ты рожай, пока не поздно. Я двоих родила, надо было хоть третьего, вот сижу сейчас и жалею – была бы девочка…

Она улыбнулась обреченно, и я поняла – она меня благословила.

Но как, как?..

Я дала себе слово, что хотя бы еще раз приду к ней. Пусть скажет про девочку…

Вернувшись в салон, я позвонила Маше.

– Ну так все очень просто! – сказала моя замечательная Машка. – Я пришлю ее к тебе в салон! Ты там обслужи по высшему классу, ладно? А она еще подружек подгонит!

– Ты тоже приходи!

– И в самом деле… Что это я Бог весть куда езжу? У тебя там есть мастер по нейл-дизайну?

– Два! Ты только придумай, чего хочешь! Они тебе «Джоконду» на когтях изобразят!

Видно, где-то наверху решили, что только правдой можно исцелить нашу дурынду, и послали мне целых две возможности не просто узнать эту правду, а раскрасить ее во все цвета радуги. На радостях я даже позвонила Ольге Константиновне. И узнала печальную новость: Диана впала в черную депрессуху. Лежит, молчит, смотрит в потолок, отказывается от еды, с ней говоришь – она словно бы не слышит.

Я не могла поверить. Диана, огромный бестолковый младенец, и вдруг – депрессия? Ничего себе страсти в девичьей голове!

Похоже, правы были девочки, определившие ее истинный возраст в двенадцать-тринадцать лет. Треклятый полковник словно сунул ее тринадцатилетнюю в банку со спиртом! А я сама в эти годы помышляла спрятаться на том свете от гадкой физички – надоело с рыданиями объяснять родителям, что старая садистка просто меня невзлюбила.

Можно ли исцелить ребенка правдой? Да, наверно, и взрослого мужчину – вряд ли. Но я же была обязана сказать ей правду – а дальше пусть делает, что хочет. Да, ей будет стыдно, что так глупо вляпалась. Переживет!

Если только не оглохнет и не услышит правды. Говорят, такое бывает. Может, ей теперь до скончания дней нужен только идеальный образ Станислава? Как мне был нужен идеальный образ артиста Вигго Мортенсена, пока не появился Сашка.

И вообще – зачем человеку правда?

Мы с Валерой внушаем Лешке, что врать нехорошо. Но на самом деле мы хотим внушить: нехорошо врать родителям. А во всех иных случаях – другие правила игры.

Бедную Диану приучили говорить правду. А сомневаться в людях не научили. И вот результат…

Но ей – сколько? Тридцать два или даже тридцать четыре? Дитятко, блин!

Значит – правда. Назло покойному полковнику! Сказала бы: чтоб он сдох! Так ведь уже сдох же, дальше котла с кипящей смолой его не отправят, или что там в аду у Данте Алигьери? В школе мы читали куски из «Божественной комедии», но всю целиком – это же спятить можно.

Правда, правда, правда!

* * *

Аринка заявилась к нам перед самым закрытием.

Девочки чуть ли не хором запели:

– О-о-о…

Видно было, что над ее гардеробом поработал умный стилист. Все на грани кича, но не кич, а стиль! И все – дорогое. То есть, перед нами не девчонка, которая околачивается в ночных клубах, ловя богатого мужчину, а молодая женщина, уже решившая эту проблему. Или же – не дающая проблеме власти над собой.

Рисунок для нейл-дизайна она выбрала геометрический, лаконичный и очень агрессивный.

Потом я увела ее к себе в кабинет. Предложила чай – дорогой пу-эр, предложила пироженки, каждая – с пятирублевую монету.

– Стасик, значит… – сказала Аринка. – Дерьмом он был, этот Стасик. Гонялся за пацанвой и тратил дикие деньги.

– А как он зарабатывал эти деньги?

– А тут темное дело. Ты помнишь, был такой художник, Финкельмон? Про него все журналы писали. Такой седой, горбатый? Ну вот, Стасик при нем отирался. Тот и девочек любил, и мальчиков. Родня на него рукой махнула. Когда помер – непонятно, только говорили – он в запертой квартире чуть ли не две недели мертвый пролежал. Ну, когда дверь взломали, тогда и родня появилась, передралась над гробом. Он же за границу картины продавал, баблосы у него водились, еще какие!

– Погоди, он же давно помер… лет пять, как? Или семь?

– Ну, вроде того. И вот, когда похоронили, стали делить имущество. А он еще ювелиркой баловался, кулоны там из серебра с яшмой, девчонкам дарил. И у него были коллекции – камней, старого серебра, еще монет. Все пропало. Вот так-то, подружка. Доказать – невозможно. А съездить быстренько в Москву, передать покупателю – очень возможно. Я же тебе говорю – это был человек-дерьмо. Все знают, доказать – никак…

«Все» – очевидно, означало не очень широкий круг нашей местной богемы и девчонок, которые с ней тусовались.

– А что говорила его мамочка?

– Мамочка? Да если бы он при ней мальчишку трахнул, она бы глазам не поверила. «Славичек» да «Славичек»! Доброе дело сделал тот, кто его утопил.

– Та. Женщина.

Аришка посмотрела на меня искоса, но возражать не стала.