Тем временем его друг Эмиль де Жирарден, еще вчера сторонник регентства, но оппортунист по натуре, сразу же примкнул к временному правительству, обеспечив Республике сто двадцать тысяч читателей газеты «Ла Пресс». Это было знамением времени. Сдержанно относясь к новому режиму, Гюго все еще надеялся, что в будущем он сможет играть какую-то роль в событиях, и пытался угадать, не приведут ли всеобщие выборы, хотя и при широкой гласности, к утверждению монархии. Не выставляя своей кандидатуры на апрельских выборах, он выступил с «Письмом к избирателям», в котором достоинство тонко сочеталось с честолюбием:

Он не был избран, но его имя собрало 23 апреля шестьдесят тысяч голосов. Подобный отклик на обращение Гюго делал честь парижским избирателям. Этот частичный успех обеспечил ему на майских дополнительных выборах поддержку Комитета улицы Пуатье, то есть консерваторов. Правда, поддержка была не столь уж ревностной. «Можно ли надеяться на этого поэта?» – интересовались «состоятельные люди». В своем кредо Гюго различал возможность существования двух республик:

Идеи были ясные, но его положение – двусмысленное. Он не любил «бургграфов с улицы Пуатье», которые снисходительно покровительствовали, но не доверяли своему кандидату; он предпочитал им Ламартина. Но люди, окружавшие его, не склоняли его на сторону Республики. Скорее, наоборот.

Виктор Гюго был избран. Какой партией? Он знал лишь, что стоит «за бедных против богатых», за порядок против анархии. Но такая нечеткая позиция его и самого не удовлетворяла. Учредительному собранию, которое состояло из умеренных представителей, казалось, что Национальные мастерские представляют собой великую опасность, источник финансового краха страны, гнездо бунтарей. Гюго пожелал высказаться об этой сложной проблеме. Речь оказалась путаной, так как ее положения не были ясно сформулированы:

Выступление неудачное – ведь именно Гюго и приписывали те фразы, которые он теперь опровергал. Не примыкая ни к одной из группировок Учредительного собрания, он не пользовался в нем авторитетом. Он говорил об идеях, о морали, а слушатели его в большинстве своем думали лишь о своих корыстных интересах. Он утверждал, что основной вопрос заключается в факте демократии, а не в слове республика. Гюго напомнил о нищете и безработице, о людях, живущих в трущобах без окон, о босоногих детях, о молодых девушках, занимающихся проституцией, о бездомных стариках:

К народу он обращался лишь с советом не форсировать событий. Однако казалось, что разглагольствования экстремистов брали верх над красноречивыми и великодушными призывами. Ламартин сказал Альфонсу Карру: «Через три дня я уйду в отставку; если я этого не сделаю, они сами прогонят меня на четвертый день». Виктор Гюго – Лакретелю, 24 мая 1848 года: «Ламартин совершил много ошибок, великих, как он сам, этим немало сказано! Но он отбросил красное знамя, отменил смертную казнь, в течение пятнадцати дней он был светлой личностью мрачной революции. Теперь от светлых личностей мы обращаемся к пылающим, от Ламартина – к Ледрю-Роллену, в надежде, что мы заменим Ледрю-Роллена Огюстом Бланки. Да поможет нам Бог!..» Национальные мастерские, где играли в «пробочку» на деньги, вызывали беспокойство у великого труженика. Потому что он любил народ и презирал тех, кто его развращал нелепыми плакатами и приучал к лени. «Благородный и величественный народ, которого развращают и обманывают!.. Когда же вы прекратите опьянять его красной республикой и спаивать дешевым белым вином… Удивительная обстановка! Я предпочел бы ей день 24 февраля… Иногда я плачу горькими слезами…»