его оттолкнул, запрещая показываться ему на глаза.

Верея, не теряя ни минуты, сел на коня и помчался назад в Краков. И он уже был в ярости. Колотя коня отломанной от забора палкой, он прискакал обратно на рынок, повернул к дому, когда среди дороги увидел стоящую Бету.

Та, узнав его, стала над ним издеваться. Для Вереи это уже было слишком, он соскочил с коня и бросился к ней.

Он хотел уже ругаться, но когда увидел смелый взор, уставленный в него, забормотал, говорить не мог.

Бета заговорила сама:

– Ты видишь, что я жива! Ни ты и ни кто меня не убьёт!

Потому что я есть карой Божьей! Потому что я бич Божий для злодея! Утопите меня и убейте сто раз, встану из воды и из могилы, дабы бросить ему в глаза – осуждение. Видишь, стою безоружная. У тебя нож у пояса. Я не буду защищаться.

Она сняла платок и разорвала платье так, что наполовину обнажила грудь. Убийцу охватил какой-то непонятный страх.

Как безумный он побежал к лошади, вскочил в седло и уехал, долго слыша за собой смех.

Когда епископ поздно ночью вернулся, Верея перед ним не появился. Его уже не звали, прежде чем наступило утро следующего дня. Ночь немного успокоила обезумевшего человека.

Слуги, на которых он напал с гневом, клялись ему, что руки и ноги обмотали ей верёбками, чтобы плыть не смогла, что к её шее прицепили солидный камень, что пошла на дно.

Это доказывало, что она была ведьмой, против которой никто ничего не мог, потому что дьявол спасал её из воды и огня.

Верея начинал сомневаться в своём узле, сумеет ли его защитить. Пошёл он с поникшей головой к Павлу, который начал с брани.

– Прикажите кому-нибудь другом делать с ней, что хотите – ответил Верея, – я не справлюсь с ней. Слуги свидетельствуют, что я её связанную с камнем на шее бросил в воду, а дьявол спас. Я против дьявола не пойду.

Тогда к епископу вновь вернулась постоянная тревога и унизительное чувство бессилия – что он, пан, не может справиться с одной слабой женщиной.

Таким образом, сам Бог держал её как меч, висящий над его головой, как бичь над его плечами. Порой пробуждалось раскаяние, вызванное тревогой, но кровь кипела. Епископ бунтовал против собственной совести.

Он снова хотел от неё избавиться людскими средствами.

Двор епископа рассказывал эту историю, информация о нём расходилось широко, люди были любопытны. Страх и уважение пробуждались к Бете, которую теперь, когда надела коричневое облачение, называли монашкой.

С того дня, когда её топили, она изменилась. Надела цистерцианскую рясу, которую сняла, начала ходить в костёлы и молиться с рыданием. Видели её лежащей крестом и громко стенающую во время святых месс.

Люди всё больше жалели кающуюся.

Тем, которые о чём-то её спрашивали, она говорила редко, покачивала головой, но была мягкой, ранодушной к неудобствам и будто остывшей. Как если бы её предназначением было никогда не отдыхать, не вкушать покоя, она выходила утром из замка от Кжижана, который и теперь её кормил и давал из милосердия приют, – по очереди обходила все костёлы, кладбища, часовни, садилась отдыхать в безлюдных углах, и так проводила все дни до поздней ночи.

Милосердные люди иногда её кормили, давали кусок хлеба, еду в деревянной миске. Она принимала это молча, ела, словно не зная, что делает, и, бормоча, уходила.

После того случая, в силу которого он попал в немилость к епископу, Верея долго не мог успокоиться.

Спасение Беты палачи приписывали дьяволу, он, однако, начав следить, спрашивать, искать, узнал, что она спаслась иначе. Это чудо злой силы оказалось очень простым делом бедного человека. Когда слуги бросали её, связанную, в воду, у берега неподалёку рыбак стягивал в чёлн сети. Видел он нападение, и, едва убийцы удалились, подплыв к месту, в которое бросили Бету, забросил крюк, который имел в челне, схватил им за верёвки и вытащил бессознательную из воды.

Сам он плохо знал, зачем это делал, но жаль ему стало, и после того как спас из пучины, до тех пор около неё ходил, пока к ней не вернулось сознание.

Она лежала потом несколько часов одна на берегу, пока к ней не вернулось немного сил, и поплелась обратно к Кжижану в замок.

Там промокшую, ослабевшую тот старый брат, как мог, постарался одеть, напоить и накормить. Не мог даже узнать от неё, что случилось, потому что рассказывать ему она не хотела. Он легко догадался, кто мог быть преступником.

Княгиня Кинга, большая любительница бедных, уже визуально знала Бету, как и Ядвига Силезская. Несколько раз приближалась к ней, и от неё теперь Бета получила это белое облачение, монашеским покроем, и крестик на шею.

Мягкое слово княгини, которая имела дар открывать людские сердца, первый раз за очень долгое время вызвала слёзы на глазах Беты. Не слёзы гнева, какими она не раз плакала раньше, но жалости и покаяния.

Она пошла в задумчивости, пробуя молиться.

Тот дикий смех, который искривлял её уста, возвращался только когда видела Павла. Глядя на него, её охватывало безумие, потом садилась, плакала и пряталась в костёл.

Епископ Павел, первый раз увидев её около дома княгини, и раз даже рядом с ней самой, проникся непомерным гневом.

Ему казалось, что она его там обвиняет и рассказывает о его насилии.

Он тогда снова пылко начал кричать:

– Кто меня избавит от этой безумной? Чтобы глаза мои её не видели!

Верея, который снова больше верил в себя, узнав о спасении Беты рыбаком, – решил исправиться. Те же самые слуги с переодетым ещё для помощи палачём начали её выслеживать.

Не было ничего легче, чем схватить её, потому что она часто бродила по пустынным углам, около кладбищ, за городом.

Одного вечера Верея со слугами стремительно вернулся домой, как безумный. Люди были окровавлены.

Что случилось? Он не ходил с этим хвалиться епископу.

Только громко говорил, что в этот раз уже больше живой её не увидит.

Напав на беззащитную, убийцы действительно жестоко её избили, без жалости, ударили её несколько раз ножом и обливавшуюся кровью бросили, услышав, что приближаются какие-то люди.

Это была повозка, на которой ехали два духовных лица, кои в то время жили при госпитале епископа Иво. Те, увидев окровавленную женщину, которая ещё подавала признаки жизни, остановились, перевязали ей раны и отвезли в госпиталь.

Остатки жизни ещё теплились в несчастной.

Милосердным обычаем святой Ядвиги, обходящая госпиталь