Но рано или поздно одна из наций рождает Чингисхана, Тамерлана, Наполеона или… Гитлера, которые мнят себя повелителями сначала своего народа, затем континента, а потом и всей планеты. И вот тут адептам Шамбалы и Внутреннего Мира приходится каким-то деликатным образом вмешиваться, восстанавливая естественный ход истории. На этом позвольте откланяться.

— Нет, прежде чем уйти, вы все же выслушаете меня! — истерично заорал Гитлер, останавливая Консула у самой двери. А затем, нервно ощупывая задний карман, в котором всегда носил пистолет, двинулся было в его направлении.

Опасаясь самого худшего, что могло сейчас произойти, Скорцени пошел ему наперерез, пытаясь заслонить собой Посланника Шамбалы.

И тут произошло то, чего первый диверсант рейха никак не ожидал. Выбросив вперед руку с поднятой вверх ладонью, Консул какой-то неведомой силой сковал волю и движения первого диверсанта рейха, заставив его замереть на месте с полусогнутыми руками и приподнятой левой ногой. А в следующее мгновение таким же движением он все той же неведомой силой приподнял тело фюрера, «пронес» его в воздухе и швырнул в то кресло, в котором еще недавно сидел сам.

— У вас, господин Шикльгрубер, есть ровно две минуты, — громовым, и, как показалось медленно приходящему в себя Скорцени, совершенно не свойственным ему голосом проговорил Посланник Шамбалы, — чтобы высказать все то, чем вы намеревались удивить меня.

— Что значит «ровно две минуты»? Если уж вы прибыли, чтобы обсудить наше сотрудничество, то давайте для начала выслушаем друг друга.

— И не пытайтесь еще раз хвататься за пистолет, — спокойно предупредил его Посланник Шамбалы, — а то я сожгу оружие вместе с вашей рукой. Итак, я возвращаю ваше сознание и внимательно слушаю… Кстати, спасибо вам, Скорцени, за попытку спасти меня от пули и ярости вашего неуравновешенного фюрера.

— Я не знал, что помощь моя не понадобится, но считаю, что арена переговоров не должна превращаться в гладиаторскую.

— Традиции рыцарства, — скупо одобрил гость рейха.

Февраль 1939 года. Перу.

Вилла «Андское Гнездовье» в окрестностях Анданачи.

…А тем временем разговор в гостиной «Андского Гнездовья» продолжался. Выслушав ультимативные угрозы Оранди, доктор Микейрос резко поднялся. Спокойно, с подчеркнутой вальяжностью поднялся и все более наглеющий пришелец.

— Не делайте глупостей, доктор, я владею двадцатью способами убить человека голыми руками, одним-двумя ударами, — насмешливо сказал он, чувствуя, что доктор Микейрос вздрагивает от ярости. — Сегодня я, конечно, не воспользуюсь ни одним из них. Но только сегодня, поскольку вы приютили меня.

— Не в этом дело, — поморщился Микейрос. — Здесь находят приют многие. Но вот так вот — стоять и рассуждать о моем убийстве!.. — нервно пожал он плечами.

— Вы сами спровоцировали меня на этот разговор. Так что… Ночевать я у вас не останусь. Но мы еще увидимся. И советую хорошенько подумать над нашими предложениями. Даю вам на это ровно, — он взглянул на часы, — шесть часов. То есть до рассвета. На более длительный срок у меня попросту нет времени. Нами и так уже интересуется полиция. Если вы согласны принять наши условия, статуэтка, находящаяся на колонне у ворот, должна быть повернута лицом к строению. Это будет признаком того, что вы с пониманием относитесь к людям, сделавшим вам столь заманчивое предложение. И тогда мы продолжим разговор. А пока что проводите меня. Кстати, вспомните, что у вас уже были неприятности. Ведь нашелся же кто-то, кто осмелился уничтожить несколько ваших плит, разве нет?

— Мало ли в нашем мире безумцев, не ведающих, что они творят, — спокойно ответил доктор Микейрос. — Кстати, человек, совершивший это, покончил жизнь самоубийством, метнувшись в ущелье, то самое, куда сбрасывал плиты. Вам известно, почему и при каких обстоятельствах он это сделал?

Только теперь Микейрос зажег в комнате свет. Однако доктор Оранди решил, что самоубийство безумца — не тема для разговора и, довольно небрежно бросив: «Я свое слово сказал», — вышел из комнаты.

— Что-то случилось? — в тот же миг в коридоре появилась Оливейра, дослушавшая конец разговора, стоя у телефонного аппарата, уже без Кодара.

— Я провел у вас несколько чудесных часов, сеньора Оливейра, — сдержанно молвил Оранди. — Жаль, что вынужден покинуть ваш дом.

— Покинуть?! В одиннадцать вечера? — удивленно развела руками Оливейра. — Не имея машины? Даже если решитесь бежать, до городка доберетесь после полуночи. Вы ведь знаете наши дороги.

— Я и в самом деле собираюсь бежать, — саркастически ухмыльнулся Оранди. — Беганье по полуночным горным тропам — развлечение моего детства.

— Но что-то все же случилось? Научный спор? Успели поссориться? — обратилась уже не столько к Оранди, сколько к вышедшему вслед за ним мужу.

— Я скоро вернусь, — не стал вдаваться в объяснения Микейрос, тоже выглядевший озабоченным. — Позакрывай окна на втором этаже. В доме сквозняк.

Уже провожая Оранди к воротам, доктор Микейрос вдруг заметил, как над краем обрыва промелькнула и тут же исчезла за выступом скалы чья-то тень.

«Неужели Кодар? — подумал он, бросив встревоженный взгляд на своего гостя. — Входная дверь была закрыта. Как он мог выскользнуть из дома? Разве что показалось или какая-то мистика».

Что же касается Оранди, то он вроде бы ничего не заметил или же притворился, что не замечает.

Ночь выдалась тихой, влажновато-холодной и почти беззвездной. Но все же Микейрос, привыкший чуть ли не часами простаивать здесь, на краю плато, и на сей раз остановился, чтобы, запрокинув голову, всмотреться в ночное небо. Обратив на этом внимание, Оранди тоже поневоле остановился и устремил взгляд в поднебесную черноту.

— Скажите, если уж на то пошло… — нарушил молчание Хранитель Священных Плит. — Допустим, я согласился бы. Какой смысл вашему обществу тратить столько денег, чтобы выкупить эти плиты, если вы, как сами утверждаете, в состоянии попросту уничтожить и их, и этот дом… «и меня», — добавил уже мысленно. — Не вижу логики. Без консультаций моих вы тоже спокойно обойдетесь. Какой в них смысл, если плит уже не будет?

— Я ждал этого вопроса, — ответил Оранди, не опуская головы. Сейчас они оба вели себя так, словно обращались не друг к другу, а к Господу, который, впрочем, не проявлял к их речам никакого интереса. — Услышав ответ, вы, возможно, проникнитесь большим доверием и к людям, предлагающим вам столь странные, на первый взгляд, условия. Мы действительно готовы потратить немалые деньги. Но не потому, что наше общество — клуб миллиардеров-расточителей, хотя уже сейчас у нас имеются сторонники даже среди очень богатых и влиятельных людей вашей страны, не говоря уже о странах Ближнего Востока…

— На рекламу своего общества вы не скупитесь, — проворчал Микейрос.

— Наоборот, до сих пор мы не только не предавались политическим экзальтациям, но и, по возможности, держались в тени. Стоит в какой-то там Италии или Голландии появиться некоей жалкой организации численностью в сорок-пятьдесят боевиков, как она тотчас же поднимает такой шум, что о ней сразу же узнает весь мир, причем в ход идет буквально все: скандалы, теракты, подкупы должностных лиц. Мы же — члены организации, создавшей довольно важную для человечества программу, до сих пор предпочитали вести с интересующими нас людьми сугубо частные доверительные беседы, решать проблемы спокойно и благородно. Однако времена меняются, и сейчас высший совет организации решил, что пора выходить из подполья и заявить о себе как о значительной социально-политической силе, которая со временем сможет оказывать влияние не только на решения, правительств отдельных стран, но и на решения Лиги Наций.