для коктейлей и псевдохрустальные рюмки. Все это мы эффектно расставили в баре и пригласили гостей, моих сослуживцев. Все пришли с женами — Рататов, Хфедюлин, Топотков…

— Не хотите ли выпить чего-нибудь? — небрежно спросил я. — Коньяк? Джин? Виски?

Жена тоже вроде бы небрежно открыла дверцы бара, внутри автоматически зажглась лампочка, и бар осветился теплым призывным светом. Гости гикнули!

Ахнули по первой, по второй… А следует отметить, бар изнутри был облицован зеркалами. Бутылки многократно отражались в них. и это создавало приятную иллюзию, что бутылок там гораздо больше, чем на сеймом деле. И. конечно, в результате такого чисто оптического обмана гости не рассчитали и еще до конца вечера осушили все, что имелось в баре.

Назавтра пришлось пополнять запасы, потому что к вечеру мы ждали гостей со стороны жены.

Гости, разумеется, пришли. Жена опять вроде бы небрежно открыла дверцы бара, опять зажглась лампочка.

— Не хотите ли чего-нибудь попробовать? — осторожно и ненавязчиво спросил я. Гости вежливо согласились и начали пробовать. Все. что было в баре, перепробовали, одни пустые бутылки оставили.

— Кончено! — сказала жена, когда все разошлись. — Больше никаких запасов! Пускай пустые бутылки стоят. В крайнем случае нальем подкрашенной воды.

— Да какой же это бар, если в нем ничего, кроме воды, не будет? А вдруг гости захотят попробовать?

— Пусть пробуют: мне воды не жалко. А если в баре держать всякие джины и вермуты, твои приятели, как хазары, будут каждый раз совершать опустошительные набеги.

Я понял, что ее не переспоришь, сделал вид. что примирился. а сам задумал маленькую хитрость. Люди мы. слава богу, интеллигентные, книгу нас в доме хватает, вот я и решил свои запасы за книгами прятать… За Вальтер Скоттом, за Маминым-Сибиряком, за Рабиндранатом Тагором. А главное, конечно, за Большой Советской Энциклопедией. Помню, жена давно уговаривала меня сдать эту энциклопедию в букинистический: все равно, говорит, не пользуешься. А я не соглашался: еще, говорил, пригодится. И как в воду глядел: вот ведь как выручила меня в трудную минуту эта энциклопедия. Не зря она Большой называется: за ней любого размера бутылка свободно спрячется.

Жена даже удивлялась, что это я все возле энциклопедии кручусь. А я говорю: на то и энциклопедия, чтобы в нее заглядывать и кругозор расширять. А жена говорит: знаю я твой кругозор, знаю, зачем тебе вдруг энциклопедия понадобилась! Ты, говорит, в «Огоньке» кроссворд разгадываешь — вот и весь твой кругозор! А я говорю: ах. дорогая, от тебя ничего не утаишь!

Ну а тут как-то коллеги заглянули: Рататов, Хфедюлин, Топотков… Посидели, пофилософствовали. А как жена к подруге ушла, так мы и за Вальтером Скотом осушили, и за Рабиндранатом добавили, и всю, представьте себе. Большую Энциклопедию от А до Я проштудировали! Но, честно говоря, больше по вкусу нам Рабиндранат Тагор пришелся: за Тагором кагор стоял…

Жена в тот вечер страшно рассердилась! Неужели вы с друзьями, говорит, не можете как-то интересней время проводить? Вы же интеллигентные люди! Сходили бы в музей, музыку бы послушали. Ты ж когда-то в филармонию ходил. Мы ж за одну радиолу «Симфония» триста рублей заплатили, а ты ее почти не включаешь и никакой музыки, кроме хоккея и футбола, не слушаешь!

Я не спорил: стыдно мне стало. Ведь действительно ходил я когда-то в филармонию, пластинки собирал… Они и сейчас у меня есть…

В общем, пригласил я друзей в субботу Баха послушать. Рататов пришел — зачем-то вермут принес, Хфедюлин пришел — «Старку» принес и Топотков — тоже вермут. Стали слушать великого Баха (1685–1750). Час слушали, два… Спохватились, а магазины уже закрыты! Ну что ты будешь делать? Мы ведь только-только до Третьего Брандербургского концерта дошли, не прерывать же на середине. Пришлось к соседям идти, одалживаться. Так что финал знаменитого Третьего концерта был как-то смазан и прозвучал не в полную силу.

Жена еще больше расстроилась. Я, говорит, интеллигент, а ты алкоголик. А я говорю: как же это я не интеллигент, когда у меня диплом есть? И какой же я алкоголик, если я, наоборот, не алкоголик?!

— А кто же ты, если в свободное время ничего не можешь делать, только пить. Вон люди языки иностранные изучают, в бассейн ходят, в шахматы играют.

— Ну и что? Я тоже в шахматы могу! Еще как! Да ведь с кем играть? Ты не умеешь, сын тоже не умеет… И чему только их там, в детском саду, учат?

В общем, позвонил я Хфендюлину: приходи, мол, в шахматишки перекинемся. Только шахматы с собой захвати, а то у меня нету. Вас понял, говорит Хфендюлин, все сделаем.

Приходит. В одной руке доска, в другой — бутылка. «А это еще, — говорю, — зачем?» — «Так ты ж сам велел, чтоб я с собой захватил».

Ну, стали играть. Первую играли не торопясь. Я выиграл, и Хфендюлин сбегал в «Гастроном» за второй.

Стали играть вторую. Хфендюлин применил сицилианскую защиту, а я пошел конем С2 за третьей…

Стали играть третью. Быстро разменяли офицеров, ферзей, королей, я провел свою ладью в дамки, а Хфендюлин пробовал блефовать и сел на мизере. Тут он обиделся и попытался утверждать, что так король не ходит, а ходит только ферзь или козырной туз. Но я не обращал внимания на его выкрики и провел в дамки вторую шашку.

Тогда Хфендюлин совсем обалдел и стал кричать, что ладья по диагонали не ходит, особенно когда играют в двадцать одно!

Но тут, конечно, откуда-то явилась жена, и партия ос талась неоконченной… А жаль… Ведь у меня было большое преимущество: три фигуры, два рубля и навалом закус ки… Очень интересная игра могла бы получиться!

ТРЕБУЕТСЯ БОЛЬШАЯ ГРУСТНАЯ СОБАКА

Как известно, главный человек в кино — режиссер-постановщик. Все это знают. А Портос не знал. Не знал, потому что, во-первых, сниматься он начал недавно, а во-вторых, — был собакой.

Когда драматург Евг. Сослуживцев написал первый вариант сценария «На большой дороге», никакой собаки там не было. И во втором варианте, доработанном и улучшенном, не было. И в третьем, дополненном и ухудшенном, не было. И в четвертом, исправленном и сокращенном… Собаки не было ни в одном из семи вариантов. А придумал ее сам постановщик фильма — молодой и целенаправленный режиссер Артамон Заозерный.

— Я вижу здесь собаку, — сказал режиссер. — Не могу вам объяснить почему, но вижу… Собака пройдет через весь фильм. Большая и грустная. В этом что-то есть. Поверьте мне!

— А что она будет делать? — уточнил сценарист.

— Ничего.