— Потому что он бы меня убил, — говорю я.

Наступает пауза, после которой ДИ Стивенс продолжает:

— Когда он впервые ударил вас?

— Это имеет какое-то отношение к делу? — спрашивает Рут, поглядывая на часы.

— Да, — резко отвечает ДИ Стивенс, и адвокат, щуря глаза, откидывается на спинку стула.

— Это началось вечером в день нашей свадьбы.

Я закрываю глаза и вспоминаю боль, явившуюся ниоткуда, и стыд оттого, что моя супружеская жизнь развалилась, так и не начавшись. Вспоминаю, каким нежным был Иен, когда вернулся, как осторожно он ласкал мое разбитое лицо. Я тогда сказала, что прошу прощения, и после этого повторяла эти слова еще семь лет.

— Когда вы обратились в кризисный центр на Грэнтем-стрит?

Я удивлена тому, как много им известно.

— Я туда не обращалась. Они заметили мои синяки в больнице и стали спрашивать о моей семейной жизни. Я им ничего не сказала, но они дали мне свою карточку и сказали, что я могу обращаться туда, если понадобится, и что там я буду в безопасности. Я не поверила им — как я могу быть в безопасности, находясь так близко от Иена? — но карточку сохранила. С ней я чувствовала себя не такой одинокой.

— Вы никогда не пытались уйти от него? — спрашивает ДИ Стивенс. В глазах его читается нескрываемая злость, но направлена она не на меня.

— Множество раз, — говорю я. — Иен уходил на работу, а я принималась собирать свои пожитки. Ходила по дому, выбирала памятные вещи и обдумывала, что можно было бы реально взять с собой. Я даже складывала все это в машину — понимаете, это все еще была моя машина.

ДИ Стивенс непонимающе мотает головой.

— Она была по-прежнему зарегистрирована на мою девичью фамилию. Сначала это получилось ненамеренно — это был просто один из моментов, о котором я после свадьбы забыла, — однако потом стало по-настоящему важно. Иену принадлежало все: дом, бизнес… Я начала чувствовать себя так, будто я больше не существую, что я превратилась в еще один объект его собственности. Поэтому я специально не перерегистрировала свою машину. Пустяк, конечно, я понимаю, но… — Я пожимаю плечами. — Я все упаковывала, а потом аккуратно вынимала и расставляла по своим местам. Каждый раз одно и то же.

— Почему?

— Потому что он все равно нашел бы меня.

ДИ Стивенс листает папку. Она на удивление толстая, и это при том, что все, что в ней собрано, касается только тех инцидентов, о которых было заявлено в полицию. Сломанные ребра и побои, которые требовали обращения в больницу. На каждое из этих заявлений приходилось еще с десяток случаев, о которых никто не сообщал.

Рут Джефферсон берется за папку.

— Можно взглянуть?

ДИ Стивенс вопросительно смотрит на меня, и я согласно киваю. Он передает ей папку, и адвокат начинает быстро просматривать ее.

— Но после аварии вы все-таки уехали, — говорит ДИ Стивенс. — Что изменилось?

Я делаю глубокий вдох. Я хочу сказать ему, что нашла в себе мужество, но на самом деле все, конечно, не так.

— Иен угрожал мне, — тихо сказала я. — Он сказал, что если я пойду в полицию, — если я хоть кому-нибудь расскажу о том, что случилось! — он меня убьет. Я знала, что он не шутит. В тот вечер, сразу после аварии, он избил меня так, что я не могла стоять на ногах. Тогда он поднял меня и подставил мою руку под кран в мойке. Он лил на нее кипяток, и от боли я потеряла сознание. Потом он отволок меня в студию и заставил смотреть, как он все крушит там — каждую вещь, которую я сделала своими руками.

Я не смотрю на ДИ Стивенса. Только так я еще могу заставить себя произносить какие-то слова.

— Потом Иен ушел. Не знаю куда. Первую ночь я провела на полу в кухне. Потом я взобралась наверх и легла на кровать, моля Бога о смерти. Чтобы, когда Иен вернется, он больше не мог меня бить. Но он не вернулся. Его не было несколько дней, и постепенно я собралась с силами. Я начала фантазировать, что он ушел навсегда, но он почти ничего не взял с собой, и я понимала, что он может вернуться в любой момент. Я не сомневалась, что если останусь с ним, то в один прекрасный день он меня убьет. И тогда я уехала.

— Расскажите, что произошло с Джейкобом.

Я засовываю руку в карман и прикасаюсь к фотографии.

— Мы поссорились. Я проводила выставку — самую большую в моей жизни — и, готовясь к ней, много дней просидела с человеком, который ее курировал, с мужчиной, которого звали Филип. Выставка проходила днем, но даже несмотря на это, Иен напился. И обвинил меня в том, что у нас с Филипом роман.

— А он и вправду был?

Это очень личный вопрос, и я краснею.

— Филип — гей, — говорю я, — но Иена это не убедило бы. Я плакала и поэтому плохо видела дорогу. К тому же шел дождь, свет встречных машин слепил глаза. Он орал на меня, обзывал шлюхой и потаскухой. Я поехала через Фишпондс, где движение было меньше, но Иен заставил меня остановиться. Он ударил меня и забрал ключи, хотя был так пьян, что едва стоял на ногах. Он вел машину, как маньяк, и все время кричал, что сейчас преподаст мне урок. Мы ехали через жилой район, по внутренним улочкам, а Иен все разгонялся и разгонялся. Я была в ужасе… — Я судорожно сцепляю руки на коленях. — Потом я увидела мальчика. Я закричала, но Иен даже не сбросил скорость. Мы ударили его, и я видела, как его мать согнулась, словно удар пришелся и по ней тоже. Я попыталась выйти из машины, но Иен заблокировал дверцу и начал сдавать задним ходом. Он не дал мне вернуться. — Я лихорадочно втягиваю воздух, а когда выдыхаю, звук этот похож на сдавленный тихий вопль.

В маленькой комнате висит мертвая тишина.

— Джейкоба убил Иен, — говорю я. — Но у меня такое чувство, будто сделала это я.

47

Патрик ведет машину очень осторожно. Я сдерживаю себя, хотя в голове тысяча вопросов, но Патрик заговаривает только тогда, когда очертания Бристоля на горизонте остаются далеко позади. Когда населенные пункты по бокам дороги уступают место зеленым полям и появляются неровные контуры прибрежных скал, он поворачивается ко мне.

— Ты могла попасть в тюрьму.

— Я так и хотела.

— Но почему?

Его голос звучит не осуждающе — просто смущенно.

— Потому что кто-то должен был ответить за то, что произошло, — говорю я. — Кто-то должен был предстать перед судом, чтобы мать Джейкоба могла спать по ночам, зная, что кто-то заплатил за смерть ее сына.

— Но не ты, Дженна.

Перед уходом я спросила ДИ Стивенса, что они скажут матери Джейкоба, на глазах которой развалился суд над человеком, который, как она считала, был убийцей ее сына.

— Подождем, пока виновный окажется за решеткой, — ответил он, — а потом все ей объясним.

Теперь я понимаю: мои действия означают, что ей придется пережить все это еще раз.