У меня перед глазами картина: он сидит в своей маленькой тусклой голливудской квартирке в окружении детских «Эмми»[154]или чего-то в этом роде, держит в руках «Нинтендо», его холодильник забит йогуртами и мороженым, а сам он целыми днями то копается в саду, то смотрит спутниковое телевидение.

Он соглашается.

— Это будет просто гениально, — говорю я Тофу. Мы в ванной. Он сидит на унитазе, а я подстригаю ему волосы.

— Согласился?

— Абсолютно. Подними подбородок.

— А расскажи еще раз, что вы придумали.

— Я сказал: подними подбородок.

— Ага, так что там…

— Идея в том, чтобы поиздеваться над панегириками знаменитостям, которыми набиты журналы и где…

— А что такое панегирик?

— Что-то вроде хвалебной речи. Когда умирает знаменитый человек, ему пишут панегирики, оказывается вдруг, что все только о нем и думали, ему устраивают пышные похороны, люди плачут и рыдают, хотя они видели этого человека только в телевизоре, где он кого-то изображал, читал чужой текст…

— Ясно. А люди поверят?

— Конечно. Люди глупые.

Я поворачиваю голову Тофа к зеркалу, приглаживаю волосы, сравниваю левую и правую стороны. Я снова сотворил шедевр. У него все еще вид херувимчика: курносый нос, спереди — длинная челка, хотя волосы уже темнеют, становятся жестче и начинают виться и чудить, как мои. Я не люблю смотреть на наше отражение вдвоем. Рядом с ним я кажусь чудовищем. Растительность на лице, которую я старательно взращиваю, получается идиотской, уродливой. Бакенбарды не дорастают до волос и растут такими редкими, что больше напоминают волосы не на лице, а на ногах. Хуже всего то, что эспаньолка, над которой я тружусь, позорно не удается: я не могу даже отрастить волосы по краям рта, и это придает мне вид подростка, четырнадцатилетнего. У меня морщины, я обрюзг, по углам рта складки, глаза слишком близко посажены, и они маленькие, раскосые, гаденькие. У меня огромный нос картофелиной. Рядом с его личиком двенадцатилетнего ребенка, у которого гладкая кожа, черты лица нежные и все пропорции соблюдены, мое лицо выглядит деформированным, будто со мной что-то сделали — вытянули кожу в разные стороны и ради смеха где-то растянули, а где-то ужали..

— Люди обидятся, когда узнают, — говорит он.

— Так и было задумано. Именно таких людей мы и хотим позлить. Если человек интересуется им больше, чем другими, если кто-то вообще станет переживать из-за смерти персоны, которую видел только по телевизору, такой человек заслужил, чтобы его обманули. И вообще, с какой стати кто-то должен обращать внимание? Почему недоумка, играющего в ситкомах, должны оплакивать миллионы, а других людей — нет. К обычному человеку, который прожил прекрасную и, может, даже в каком-то смысле героическую жизнь, на похороны придет всего человек двадцать-триддать, а… Это нечестно, так не должно быть, согласен?

— Хм. Если честно, я думаю, что это идиотизм.

— Мы тоже так считаем.

— Да нет, я хотел сказать, что идиотизм — то, что вы делаете. Вы хотите использовать Адама Рича, чтобы что-то доказать…

— Конечно.

— А доказать вам надо, что вы лучше него. Вы считаете его тупицей и посредственностью, а первой и основной причиной его глупости — то, что он знаменитость, а вы, парни, — нет. То, что после девяти вечера он тусуется с Брук Шилдз[155], что сто миллионов человек знают его имя, а еще сто миллионов смогут узнать его в лицо. А вас не знает никто.

— Ты снова выбиваешься из образа.

— По-моему, вы не в состоянии пережить, что этот недалекий человек по имени Адам Рич, который, как вам кажется, глупее вас в сто раз, который не учился в колледже, не придумывал подписей к школьным фотоальбомам, не заведовал школьной галереей, не прочел тех книг, что прочли вы, — что этот человек имеет наглость быть знаменитым (по крайней мере, еще недавно имел эту наглость), знаменитым во всем мире из-за того, что снимался в ситкомах, а вы считаете, что этого недостаточно. И вы начинаете издеваться — сначала в том интервью про зонтик, а теперь с этой так называемой «мистификацией с добрыми намерениями», хотя трудно представить себе что-нибудь более мрачное и откровенно символичное — убийство своего сверстника, который ребенком играл в кино в ту эпоху, когда вы, тоже дети, смотрели телевизор, выбираете жертвой своих плотоядных инстинктов человека, который, как вы утверждаете, является полноправным участником проекта, хотя вряд ли понимает, куда может завести ваша затея, и уж точно не догадывается о том, что вами движет, не подозревает, что в вас кипит плохо скрытая обида и жажда смешать его с грязью, принизить, опустить до своего уровня или даже еще ниже. Неужели он догадывается о шуточках, которые вы отпускаете в его адрес у себя в редакции? Разве он представляет себе всю степень вашей ненависти? Это отвратительно. Что это вообще такое? Что это значит? Откуда столько агрессии?

— Это не агрессия.

— Ну да, не агрессия! Эти люди в разном возрасте достигли того уровня известности, который вам, ослам, никогда не светит, и в глубине души считаете, что за пределами популярности никакой жизни нет, поэтому для вас, по сути дела, слава — бог; вы все так думаете, все в это верите, хоть и не желаете признавать. В детстве вы пялились на него, усевшись по-турецки в подвале перед телевизором, и думали: ведь это я должен был быть на его месте, это мои реплики, я должен был вместо него играть в «Битве звезд экрана»[156], уж я бы прошел полосу препятствий, уж я бы выиграл! И вытворяя все это теперь, когда он перестал быть звездой, покорившей мир, вы обрели над ним власть и теперь можете заморочить ему голову, чтобы взять реванш за страшную обиду, которую нанесли вам те, кто демонстрирует миру свою харизму напрямую, без посредства мелкого циничного журнальчика. Ты и подобные тебе берете интервью, пишете колонки, делаете веб-сайты и мечтаете стать знаменитыми, рок-звездами, но вы запутались в жутком тупике, потому что одновременно хотите, чтобы вас считали умными, правильными, респектабельными. Вы занимаетесь пустяками, пишете для своей песочницы и тайком вздыхаете по Вайнонам Райдер и Итанам Хоукам или, на худой конец, по Сари Локер[157]… Помнишь тематический номер о продажности? Когда вы все поехали кто в Лос-Анджелес, кто в Нью-Йорк брать интервью у восходящих звезд, чтобы потом над ними поиздеваться? И над девушкой, которая играла в «Отце невесты», и над парнем-австралийцем из «Спасателей Малибу»[158], и, конечно же, над близнецами из рекламы «Даблминта». Вам хотелось, чтобы все они выглядели имбецилами, хотя при личном общении вы улыбались вместе с ними, шутили, были милы, принимали их такими, как есть. И с Элль Макферсон то же самое. И с Натали из «Правды жизни»[159]. А потом еще эта бедная сексолог Сари Локер.