Я выхожу из комнаты и спускаюсь вниз, прохожу в гостиную и вижу Джейсона. Он сидит в кресле, подперев голову руками.

Я не знаю, что сказать. Сомневаюсь, что в подобной ситуации вообще можно что-то говорить. Мне приходится переступить через все сооруженные мною барьеры, чтобы все-таки набраться смелости и спросить:

– Ты как?

Глупый вопрос, идиотский – и Джейсон не отвечает. Он сжимает голову и смотрит сквозь предметы и время. Он думает, мысли раздирают его на части, а я нервно ищу решение. Норин Монфор умерла. Как мы могли это допустить?

– Я нарисую защиту, хорошо? – Мужчина не обращает на меня внимания. Я опускаю руки и киваю. Наверняка он согласен со мной. Ему больно, он потерян, но он согласен.

Сначала иду к главной двери, рисую символы, которые указаны в книге Эбигейл. Не знаю, нормально ли у меня выходит: узоры кривые и некрасивые, но никто не сделает лучше, по крайней мере сейчас. Придется довольствоваться тем, что имеем.

Поднимаюсь на второй этаж, захожу в спальню Ариадны и вывожу на паркете круг, который не только защитит девушку от злых сил, но и не позволит ей покинуть границы.

Когда я заканчиваю, руки у меня дрожат от напряжения. Все это так чуждо, мне до сих пор трудно принять, во что превратилась моя жизнь, какую роль в ней играю я. Как можно смириться с тем, что Норин Монфор умерла? Как можно смириться с тем, что мы с Джейсоном не смогли ее спасти? Мы говорим себе, что справимся, мы обещаем всем, что справимся, а потом терпим поражение. Я закрываю ладонями лицо и зажмуриваюсь.

Как бы мы ни старались, как бы ни были уверены в себе, мы постоянно сталкиваемся с испытаниями, которые ломают нас. Не знаю, помогут ли эти символы, не знаю, есть ли в них хотя бы какой-то толк. Но продолжаю верить и делать, потому что уверен: как только я остановлюсь, будет очень больно. Я не должен останавливаться – ни на секунду.

Я запираю все окна и проверяю, закрыты ли двери. Прохожу во вторую гостиную и в растерянности замираю, увидев на бархатной кушетке тело, накрытое белой простыней.

Норин Монфор спасла Ариадну, умерла именно так, как хотела: отдала за нее жизнь. В этом поступке я вижу не только благородство, но и смелость, отчаяние. Любовь! Норин не проявляла своих чувств. Я редко видел ее улыбающейся, в отличие от Мэри-Линетт. Редко видел ее увлеченной, в отличие от Джейсона. Но я видел ее сильной, упрямой. Она думала, что ничего не знает о любви, а любила Ари больше всех.

Я медленно выхожу из комнаты, шаркая ногами. Замечаю на столе чашку с отваром, которым Норин лечила мои раны. Забираю ее и покидаю комнату.

Ладони болят от ожогов. Когда в церкви я сжимал руки Ариадны, я сжимал огонь. Тогда я не обратил на это внимания, а теперь не могу шевелить пальцами.

Я прохожу в ванную комнату, включаю свет и замираю. Смотрю на свое отражение, но не вижу себя – вижу покрытое кровью лицо незнакомца, уродливые раны на щеках и подбородке, на шее следы от когтей. Прежде чем Джейсон пришел в себя, он поцарапал мне лицо. Я об этом забыл, поскольку надо мной нависли проблемы куда серьезнее. Однако сейчас я теряюсь. Я не узнаю себя. Этот человек в зеркале – я не знаю его. Вижу, как на лице незнакомца играют желваки, и опираюсь на мойку. Мне становится страшно. Страшно оттого, что теперь каждый день я буду видеть эти шрамы и вспоминать о том, от чего хотел бы убежать.

Собравшись с мыслями, я обрабатываю ладони и лицо лечебной смесью Норин.

Руки восстанавливаются почти сразу же. Боль исчезает, да и ссадин не остается. Но в отражении ничего не меняется. Я умываюсь, сдираю прилипшую к коже кровь и грязь, но, когда я выпрямляюсь, встречаюсь взглядом с незнакомцем, на лице у которого пылают и горят уродливые шрамы – напоминание о том, кто я есть.

Неожиданно я слышу, как хлопает входная дверь. Символы я нарисовал. Раз кому-то удалось пройти, значит, опасности он не представляет. Неужели Хэйдан вернулся? Черт, я рад увидеть брата. Рад, что он в порядке. Но Мэри-Линетт…

Вытираю лицо полотенцем. Я должен выйти. Но не хочу. Представляю взгляд Мэри. Сложно переступить через порог и столкнуться с последствиями.

Выхожу из ванной комнаты и поднимаюсь на второй этаж. Я иду по коридору и смотрю на серое небо за окном. Я навсегда запомню эту зиму. Открываю дверь в спальню Ариадны, вижу брата, но не останавливаюсь.

Мне почему-то кажется, что, если я пройду достаточно быстро, он не заметит шрамов.

– Мэтт? – окликает меня Хэйдан. – Черт возьми, что с тобой? – Все-таки заметил. – Я с тобой разговариваю, Мэтт, что случилось? У тебя на лице…

– Я видел. – Искоса гляжу на брата, потом на гостью. Невысокая девушка с круглым лицом и покатыми плечами. Она не похожа на ту, кто может нам помочь. – Это ее мы искали?

Сажусь рядом с Ари и ласковым движением поднимаю упавшее одеяло, потом нежно поглаживаю волосы. Когда я ее касаюсь, вспоминаю, что она реальна.

– Это Дельфия, – сообщает Хэйдан.

– Кое-что случилось, – минуту погодя отрезаю я и сглатываю. «Кое-что» – отличное определение катастрофы, трагедии. Абстрактное понятие, но уверен, Хэрри уловил смысл.

– Что именно?

Я глажу Ариадну по щеке и убираю рыжий локон с лица, а потом вспоминаю о теле Норин, накрытом белой простыней.

– Мэтт, что произошло? – повторяет Хэйдан твердым голосом. – Почему Ари здесь? Что с ней? Она без сознания?

– Она спит, – шепчу я, и тут по дому проносится жуткий вопль.

У меня темнеет в глазах. Я знаю, в чем дело. Знаю!

Дельфия в ужасе закрывает ладонями уши, а Хэйдан взволнованно восклицает:

– Что у вас творится?

Я не отвечаю. Быстро выхожу из комнаты и спускаюсь на первый этаж. Я иду, продумывая в голове фразы, прокручивая различные варианты, которые могли бы помочь, успокоить, привести в чувство. Я вспоминаю, что мне сказал отец, когда умерла мама: «Теперь ей не больно».

Возможно, в этом есть какой-то смысл. Но дело в том, что крышу сносит не столько из-за смерти близкого человека, сколько от осознания того, что ты остался один. Что он не поговорит с тобой, не обнимет, не сядет рядом, не помашет из окна рукой. Он умер. И ему не больно. Это успокаивает, но не отнимает твою боль.

Я захожу в гостиную, когда Мэри-Линетт