Брюкс больше не искал ответы среди руин — теперь он рыскал по всей пустыне. Распадались даже чувства: каждый восход солнца казался бледнее предыдущего, каждый порыв ветра ощущался на коже все слабее. Дэн порезался, только чтобы почувствовать себя живым: кровь полилась, как вода. Нарочно сломал палец, но вместо боли услышал тихую музыку. Голоса не оставляли в покое, говорили, что есть, и он совал камни в рот: перестал отличать булыжники от хлеба.

Однажды Брюкс набрел на мумию, иссыхающую в пустынном воздухе: бок трупа порвали падальщики, вокруг головы реял нимб из мух. Дэн был уверен, что оставил Валери в другом месте. Ему даже почудилось легкое движение: вампирские нервы все еще дергались, сражаясь с осквернением собственного тела. От чувства вины к горлу Брюкса подступила кислота.

«Ты убила ее», — сказал Дэн твари внутри.

«И только поэтому ты еще жив. Я — твое спасение».

Ты — паразит.

«Да ну? Я плачу ренту. Провожу ремонт. Я только начала, а эта система уже заработала так быстро, что смогла обхитрить вампиршу. А ты чем занимался всю свою жизнь? Всасывал глюкозу? Ковырял в пупке?»

И что ты тогда такое?

«Манна небесная. Клякса Роршаха. Монахи взглянули на меня и увидели руку Господа, вампиры — конец одиночества. А что видишь ты, малыш Дэнни?»

Он видел ловушку, дистанционно управляемый аппарат. Видел, как на него смотрит какая-то другая сингулярность. Видел, как дергается тело Валери у его ног. Что бы ни осталось от Дэниэла Брюкса, оно вспомнило ее последние слова, сказанные сразу после того, как она сделала ему биопсию, оказавшуюся вовсе не биопсией: «Разве плохо будет, если мы сможем поладить друг с другом?»

«Ты сам знаешь, она говорила не про тебя и не про вас»

Он знал.

И очнулся на краю утеса, высоко над пустыней Руины монастыря мерцали в знойном мареве, но Дэн ничего не чувствовал. Словно находился за миллион миль отсюда и наблюдал за миром через дистанционные камеры. «Тебе надо повысить амплитуду, — заявила мучительница. Только так ты что-нибудь почувствуешь. Надо поднять коэффициент усиления».

Но Брюкс уже ее раскусил. Его не первого искушали в пустыне, и он знал финал этого сюжета. Он должен был отринуть голос. Сказать: «Не искушай Господа Бога твоего», — и отойти от края, вернуться в историю. Так было написано в сценарии.

Но он устал от сценариев. Уже не помнил, когда сам писал себе реплики. Невидимые руки загнали его в пустыню, упаковали в какой-то полевой набор постчеловека вместе с наноскопами, чашками Петри и баркодерами. Так называемому биологу едва хватило мозгов ткнуть в вещь, которую он не понимал, но Брюкс был слишком глуп и не заметил, когда объект исследований решил потыкать его в ответ. Они использовали Дэна, они все его использовали. Они не считали его коллегой или другом. Не считали случайным туристом, как Брюкс думал вначале, или отсталым предком, нуждавшимся в няньке. Он был грузовым контейнером, и ничем больше. Выводковой камерой.

Но еще не автоматом. Пока. Он по-прежнему оставался Дэниэлом Брюксом, и прямо сейчас над ним не нависали сценические ремарки. Он мог творить свою проклятую судьбу.

«Ты не посмеешь», — зашипело что-то в голове.

— Смотри, — сказал он и шагнул вперед.

Новый Завет — это ясное свидетельство воскрешения тела, а не переселения души.

Николас Томас Райт

Материала было с меланому, максимум. Достаточно для перепайки схем в среднем мозге, это определенно; но что делать со сломанными костями? Как поддерживать жизнь в остеобластах и полосатых мышцах при таких повреждениях? Как подбросить топливо для метаболического огня? Как удержать тело от разложения?

В общем, средств едва хватало. Приходилось решать проблемы по мере поступления.

Плоть кричит, бессловесно орет, когда слетаются падальщики. Продуманные судороги отпугивают большинство птиц. И все равно кто-то успевает выклевать глаз до того, как тело восстанавливает хоть какую-то целостность и ползет в укрытие; некроза в конечностях не избежать. Система сортирует приоритеты, фокусируется на ногах, руках и архитектуре локомоции. Руки можно заменить, если понадобится. Позже.

Есть еще кое-что; крохотный осколок Бога, перепрограммированный и обернутый в хрустящую энцефалитную оболочку. Патч, предназначенный для особой части вампирского мозга: процессоры Порции тосковали по мясному софту для распознавания образов, расположенному в веретенообразной извилине.

За этими глазами больше не будет света. Паразитирующего, рефлексирующего гомункула стерли, выскоблили. Но у системы по-прежнему есть доступ к сохраненным воспоминаниям, и, если появится весомая причина, она легко сможет проиграть слова покойной Ракши Сенгупты, которые та произнесла с благоговейным страхом:

«Только представь что эти ушлепки смогут сделать если окажутся в одной комнате!»

То, что некогда было Дэниэлом Брюксом, несет в себе конец одиночеству. Ибо сие есть кровь причастия, которая изольется на многих.

Существо вздымает сломанную ходовую часть с негнущимися ногами. Сейчас оно лишь наблюдатель, но вскоре, возможно, станет послом. Воскрешение уходит на восток, к новому миру.

Наследие Валери идет вместе с ним.

Немало времени утекло. Сменились три редактора, умерли три родственника, произошла одна почти смертельная встреча с пожирающей плоть болезнью. Было выдвинуто обвинение в особо тяжком преступлении. Я женился.

Теперь вот это.

Я не совсем уверен, что «это» такое, в точности. Но, на беду или на счастье, я не смог бы вытянуть сей труд без посторонней помощи. Более того, я даже не выжил бы без нее. А потому, в первую очередь, позвольте мне признать вклад в эту работу некой Кэйтлин Суит. Без нее «Эхопраксия» не существовала бы, потому что и меня без нее не было бы я бы умер от некротизирующего фасциита 12 февраля 2011 года. (В день Дарвина. Серьезно. Можете посмотреть.) В качестве извращенной награды за спасение моей жизни Кэйтлин пришлось часами и повсюду — в душе, постели, ресторане — выслушивать мое бесконечное нытье о том, что в этой сцене сплошная болтовня, а туг кульминация надуманная. Потом она предлагала элегантное решение, которое и ко мне пришло бы со временем, но, скорее всего, где-то ближе к сдаче романа. Ее озарения блестящи. А если их применение страдает, это моя вина, не ее.

Первую пару глав разбирали на двух писательских мастерских; одну — в Гибралтар-Пойнт (Майкл Карр, Лори Чэннер. Джон Макдэйд, Бекки Мэйне, Элизабет Митчелл, Дэйв Никль. Дженис О’Коннор и Роб Штауффер), вторую — на Сесил-стрит (Мэдлин Эшби, Джилл Лам, Дэйв Никль (снова!), Хелен Райкенс, Карл Шредер, Сара Симмонс, Майкл Скит, Дуг Смит, Хью Спенсер, Дэйл Спроул и доктор Алан Вайсс).

Я годами вел списки, пытался задокументировать неожиданные озарения, ссылки и безумные галлюцинаторные гипотезы, которые повлияли на создание этой книги. Я пытался записать тех, кто присылал мне статьи, и тех, кто их на самом деле писал; тех, кто мимоходом делал замечания в моем блоге, и тех, кто тыкал меня пальцем в грудь, по пьяни отстаивая свою точку зрения в барных прениях. Я хотел назвать каждого, распределив по категориям: бета-ридеры, научные специалисты, инфоисточники, адвокаты дьявола.