– Не надо о грустном, – взмолился Саня, страдальчески возведя глаза к потолку.

– Это тебе сейчас грустно, – начал успокаивать я друга. – А дальше всего пару лет будет все грустнее и грустнее, зато потом – очень смешно станет, когда будешь на свое сегодняшнее фото смотреть. Обещаю! Кстати, неплохо бы сейчас сфотографироваться, обнажив торс. Ах да, извиняюсь, забыл – у вас же нет торсов, одни пуза…

Так мы препирались еще минут двадцать, и к десяти часам, уж не знаю, при помощи кофе, разговоров или невзначай появившегося на столе пива, похмелье ребяток отпустило и они стали выглядеть значительно веселее.

Ровно в десять утра дверь офиса открылась и на пороге, прервав нашу развернувшуюся полемику о том, как должен выглядеть живот современного мужчины и что означает слово «пресс», появился монгольский детектив. Едигей застыл на пороге, уставившись на седло, лежащее на полу в центре офисной комнаты, и на его лице, хоть и напоминающем вырезанную из камня маску, поочередно промелькнули выражения сначала удивления, потом ужаса, а под конец истинного восхищения.

– В жизни оно еще прекраснее, чем на картинке мобильника, – восхищенно сказал монгол, не отрывая взгляда от кожаной сбруи. – И вызывает ужас, как настоящая реликвия Чингисхана!

– Э-э-э… – выдавил из себя я и не нашел ничего лучшего, чем с умным видом ляпнуть: – Да!

– Тим-джисталкер! Я рад, что по книге судеб было суждено пересечься нашим путям, – витиевато выразился монгольский детектив и склонил голову, прижав ладонь к груди.

Приятели-предприниматели замерли в восхищенном удивлении, внимая гладкой речи сына степи, и я тоже поклонился, приложив руку к груди.

– Пришлось лететь в Монголию и пройтись с просьбой по всему своему роду, облететь сотни стойбищ – но я привез деньги! – гордо сказал Едигей, вызвав у меня неконтролируемый приступ стыда. Вчера я вовсе не хотел так осложнять жизнь симпатичному монголу – не иначе вредное седло тут приложилось. – Но эта вещь стоила того!

– Не ожидал, восхищен предприимчивостью, – пробормотал я смущенно.

После этого Едигей гордо посмотрел на меня, оглянулся и махнул рукой. В комнату начали заходить монголы. Сначала я ничего не понял – каждый вносил небольшой тяжелый мешочек, клал его на пол и выходил из комнаты, уступая свое место следующему монголу. Между входящими и выходящими узкоглазыми ребятами я не видел никакой разницы, как между клонированными овечками. Через пять минут рядом с седлом возвышалась куча кожаных мешков, каждый из которых был размером примерно с заварочный чайник. Когда процедура вноса мешочков закончилась, мы с Едигеем посмотрели друг другу в глаза. Мой взгляд выражал абсолютное недоумение, а взгляд монгола был полон гордости за отлично выполненную работу. Мне эта сцена больше всего напомнила древнюю легенду о камнях и Чингисхане, только роль булыжников сейчас играли кожаные мешочки, а Едигей, в отличие от Тимучина, радостно лыбился и с этими аксессуарами разговаривать не желал.

– И что это? – первым нарушил молчание я.

– Где? – удивился Едигей.

– Только что – что это было? – Я закипел то ли от собственной глупости, то ли от сюрреализма создавшейся ситуации.

– Где? – еще сильнее удивился монгол и почему-то принялся оглядываться.

– Вот это – что?! – не выдержав, почти проорал я, показывая пальцами на гору мешков, которая была выше огромного драконьего седла.

– А! – моментально успокоился Едигей и гордо произнес: – Это сто тысяч еврази!

– Ты наличными притащил всю сумму, да еще железной мелочью, что ли? – удивленно прошептал я.

– Почему железной? – обиделся монгол. – Железки ржавеют быстро, только медь!

Руководство, бухгалтерия и я дружно раскрыли рот и синхронно переводили ошарашенные взгляды с гордого монгола на кучу кожаных кошельков, далее на седло, а затем снова на монгольского детектива, и с каждым новым кругом глаза у присутствующих ветеранов офисной жизни раскрывались все шире и шире.

– Как же это пересчитывать?… – убитым голосом нарушил молчание Дмитрий.

– Зачем считать? – оскорбился Едигей. – Тут все точно!

Следующие пять минут мы с монголом морально давили на представителей официального московского предпринимательства, взирая к совести, чести и достоинству как их, так и всего монгольского народа. Я, правда, больше напирал на то, что пересчет мелочи займет пару дней, и я точно столько времени находиться здесь не намерен. В конце концов нашелся выход – решили обратиться в банк и сдать этот медный ужас в кассу. Сразу мысль об этом никому в голову не пришла по причине нестандартности ситуации – все привыкли наличность из кассы брать, а не сдавать ее туда. При обращении к сбербанковскому телепорт-банкомату, которым в обязательном порядке были оборудованы все офисы, возникла дополнительная трудность – аппарат отказался принимать наличность без вбивания номера договора. Ситуация тоже оказалась решаемой – тут же начали составлять договор между детективным агентством Едигея и конторой, где главою числился Александр. И вот тут произошла история, которая ненадолго выбила всех из колеи предпринимательства, а потом навсегда вошла в нашу жизнь.

Сначала Саня прочитал бумаги Едигея, сел на стул и заплакал. Из его ослабевших рук договор, как переходящую эстафетную палочку, взял Дима, пристроился на своей табуретке, прочитал первые строки и завыл, как раненый гиппопотам. Следующим в этой череде жертв (не иначе дело рук седла) был я. Прочитав шапку договора, я, хоть и готовый почти ко всему, исходящему от моего монгольского товарища, поперхнулся и круглыми от удивления глазами уставился на доброжелательно улыбающегося детектива.

– Раньше же было слово «изворотливый», – умудрился выдавить я.

– Вчера вечером перерегистрировал! – гордо сказал Едигей.

– И зачем? – продолжал недоумевать я.

– Не нравилось тут никому название, и сокращать нельзя, как вы любите. Все поменять и начать с чистого листа – давно назрело решение. – После этой витиеватой фразы я с уважением посмотрел на монгола, он подбоченился и гордо сказал: – Я и подумал, что мы здесь первые, но, надеюсь, не последние монгольские детективы! Потом я долго сидел со словарем синонимов и нашел правильное слово…

– «Якорный батор», – в этот момент с восхищением произнес Александр, почему-то сделав в слове «батор» ударение на букву «о», и в его устах это выглядело так, как будто он грязно выругался.

– Не батóр, а бáтор, – привычно поправил я Саню, потом повернулся к Едигею и сказал: – Вот только сокращать название вашего агентства по-прежнему не стоит.

– Почему? – обиженно удивился Едигей.

– Не стоит, и все! – Я не стал вступать в полемику, не удержался, отвернулся и тоже вполголоса выругался: – Якорный батóр…

Дальнейшая работа просто закипела. С шутками-прибаутками, под постоянное «якорнобаторинье» договор был мгновенно составлен и подписан. Вслед за этим с не меньшим энтузиазмом мешки с деньгами были распотрошены и их содержимое с мелодичным звоном утекло в бездонные недра сбербанковского телепорт-банкомата. Когда с электронным треском аппарат нам выдал чек, показывающий, что содержимое счета пополнилось на соответствующую сумму, мы торжественно вручили седло светящемуся, как лампочка, Едигею. Монгол нас искренне поблагодарил, мы его объякорнобаторили на прощание, и седло, вместе с Едигеем, навсегда покинуло офис, где оно очень недолго было главным (можно даже сказать – якорным) предметом обстановки.