Он приблизился к парящей фигуре и прислушался.

— Громче, пожалуйста… Да?.. Она говорит, что и простыня не нужна.

— Ага, вот тут-то проволока и пропадет.

Фокусник сдернул простыню. Зрители вряд ли заметили, что она исчезла. Они глазели на мадам Мерлин, спящую в шести футах над сценой. Приятель парнишки, который так здорово разбирался в фокусах, спросил:

— И где же стальной прут?

Тот ответил:

— Надо смотреть не туда, куда он хочет. Они специально устанавливают свет так, чтобы он слепил глаза.

— Достаточно, прекрасная принцесса, — сказал доктор Аполло. Дайте вашу руку. Проснитесь!

Он повернул ее вертикально и помог сойти на сцену.

— Видал, куда она поставила ногу? Туда и ушел прут. — И мальчишка с удовлетворением добавил: — Просто трюк!

Фокусник выступил вперед.

— А теперь, друзья, уделите благосклонное внимание нашему ученому лектору, профессору Тимошенко…

Вперед вышел конферансье.

— Не уходите! Только сегодня и только благодаря разрешению Совета университетов и департамента безопасности этого прекрасного города мы предлагаем вот эти двадцать долларов тому из вас…

Гвоздь программы закончился. Артисты стали укладывать вещи и помалу готовить шатер к разборке. Поезд отходил утром, поэтому жилые помещения не трогали, чтобы можно было поспать, но со стороны зрительного зала рабочие уже начали снимать стойки.

Конферансье-владелец-менеджер поднялся в жилые помещения, проведя заключительный номер и выпроводив последних зрителей из зала.

— Смитти, не уходи. — Он протянул фокуснику конверт. — Мальчик, мне очень жаль… но вы с женой не поедете в Падуку.

— Я знаю.

— Понимаешь, тут нет ничего личного. Я должен думать о шоу. Мы берем пару менталистов. Они вместе демонстрируют скорочтение, затем она занимается френологией и хиромантией, а он показывает свое умение. Ты ведь знаешь, что у тебя нет сезонного контракта.

— Я знаю, — согласился фокусник. — Я не в обиде, Тим.

— Что ж, я рад, если так. — Конферансье поколебался. — Смитти, хочешь совет?

— Да, я приму его.

— О'кей. Смитти, твои фокусы на диво хороши. Но фокусы еще не делают фокусника. Ты словно в стороне стоишь от того, что делаешь. Ты ведешь себя, как артист — занимаешься своим делом и не обижаешься на выкрики из зала, и это тебе удается. Но ты не артист. Ты не имеешь ни малейшего представления о том, что делает ротозея ротозеем. Настоящий фокусник может заставить зрителей пораскрывать рты, достав из воздуха четвертак. Эта левитация, которую ты демонстрируешь — в жизни не видел ничего лучшего, но публика на нее не клюет. Не та психология. Теперь возьмем меня. Я не способен даже достать из воздуха четвертак. Я не умею ничего… кроме одного; но это одно достойно внимания. Я знаю ротозеев. Я знаю, чего они жаждут, даже если они и сами этого не знают. Это умение увлечь, сынок, и не важно, политик ли ты, проповедник на амвоне… или фокусник. Найди, что надо публике, и ты сможешь выкинуть из чемодана половину реквизита.

— Я думаю, вы правы.

— Я знаю, что я прав. Публике нужны секс, кровь и деньги. Мы не даем ей крови — но мы позволяем ей надеяться, что глотатель огня или метатель ножей однажды ошибется. Мы не даем ей денег. Но мы утверждаем ее в праве воровать, отнимая немного ее кровных. Мы не даем ей секса. Но почему семь из десяти покупаются на наш гвоздь программы? Они хотят увидеть голую задницу. И хотя ничего такого они у нас не видят, тем не менее уходят счастливыми.

Что еще нужно публике? Тайна! Люди хотят думать, что мир — весьма романтичное место, хотя это далеко не так. Эта работа — твоя… только ты к ней не способен. Сынок, публика знает, что твои фокусы — обман… да только они хотят верить, и тут ты им должен помочь. Вот чего тебе недостает.

— Как мне это сделать, Тим?

— Черт, ты должен научиться сам. Только… Ну взять хотя бы, что ты величаешь себя в афишах Человеком с Марса. Не надо предлагать дураку то, чего он не в состоянии переварить. Люди видели Человека с Марса на фото и по стерео. Ты немного смахиваешь на него… Но будь ты даже его двойником, публика-то знает, что ему нечего делать в нашем балагане. Это все равно, что объявить шпагоглотателя президентом Соединенных Штатов. Простак хочет верить — но он не любит, когда его держат за дурака. Даже у дурака есть какие-то мозги.

— Я запомню.

— Что-то я разболтался… Словно на сцене. Вы действительно не обиделись? Не будете дуться на меня? Черт, я не должен бы… но может, дать вам немного взаймы?

— Спасибо, Тим. У нас есть деньги.

— Что ж, позаботьтесь о себе. Пока, Джил. — Он стремительно вышел.

Из-за кулис показалась Патриция Пайвонски, одетая в халат.

— Ребята, Тим выкинул ваш номер.

— Мы так или иначе собирались уходить, Пат.

— Я так разозлилась, что даже подумала, не бросить ли и мне этот балаган.

— Но Пат…

— Оставить его без коронного номера! Тим сможет набрать артистов… но гвоздь программы, который не снимут местные власти, найти непросто.

— Пат, Тим прав. Мне не хватает артистичности.

— Что ж… Я провожу вас. Ох, послушайте, ведь шатер-то будут сворачивать только утром. Пойдемте ко мне, посидим.

Джил возразила:

— Патти, лучше ты приходи к нам. Тебе, наверное, понравится большая ванна с горячей водой.

— Мм… Я захвачу бутылочку.

— Нет, — запротестовал Майк. — Я знаю, что ты пьешь. У нас это имеется.

— Ну… Вы живете в «Империале»? Я схожу посмотрю, как там мои детки, и скажусь Лапушке. Я возьму такси и через полчасика буду.

Они поехали в гостиницу. Майк был за рулем. Городок был небольшой, без автоматизированного транспорта, Майк ехал четко на границе допустимой скорости, ныряя в промежутки, которые Джил замечала только когда они оказывались уже позади. Майк делал это абсолютно без усилий. Джил только училась. Он растягивал чувство времени до тех пор, пока жонглирование яйцами или вождение машины не становилось совсем легким делом. Джил подумала, что это довольно необычно для человека, который несколько месяцев назад путался в шнурках для ботинок.

Они не разговаривали. Довольно затруднительно говорить при разном восприятии времени. Вместо этого Джил думала о своей теперешней жизни и обмысливала ее как по-марсиански, так и по-английски. Всю свою жизнь до встречи с Майком она провела под тиранией часов. Маленькой девочкой в школе, девушкой в институте… затем — гнет больничного распорядка…

Карнавальная жизнь была совершенно иной. Кроме того, чтобы несколько раз в день демонстрировать свою красоту, ей ничего не надо было делать в заранее определенное время. Майка не волновало, питались ли они один или шесть раз в день. Все, что она делала по дому, вполне устраивало его. У них было собственное жилье. Во многих городах они не покидали карнавальную площадь до самого отъезда. Карнавал был уютным гнездышком, куда не доходили тревоги окружающего мира.