Много раз наш герой талантливо описывал мнимые аресты и чудесные освобождения преданными соратниками, дерзко отбивавшими его у полчищ охранников. Ничего подобного наяву не произошло. Его арестовали один раз, и навсегда. По поводу выдачи Нечаева русским властям Бакунин писал Огареву:

«Итак, старый друг, неслыханное свершилось. Несчастного Нечаева республика выдала. Что грустнее всего, это то, что по этому случаю наше правительство без сомнения возобновит Нечаевский процесс и будут новые жертвы. Впрочем, какой-то внутренний голос мне говорит, что Нечаев, который погиб безвозвратно и без сомнения знает, что он погиб, на этот раз вызовет из глубины своего существования, запутавшегося, загрязнившегося, но далеко не пошлого, всю свою первобытную энергию и доблесть. Он погибнет героем, и на этот раз ничему и никому не изменит. Такова моя вера. Увидим скоро, прав ли я. Не знаю как тебе, а мне страшно жаль его. Никто не сделал мне, и сделал намеренно, столько зла, как он, а все-таки мне его жаль».[665]

На сей раз М. А. Бакунин оказался прав.

Закончу эту главу двумя цитатами; первая принадлежит одному из авторов книги «Сытые и голодные», вышедшей в Женеве в 1875 году:

«Нечаев мало знал историю человеческого общества. Не ведал он, что захватывали власть разные люди, но народа не облагодетельствовали. Не знал он, что если сам рабочий люд не спасет себя, то не спасут его никакие доброжелатели. Такие люди как Нечаев, сами того не замечая, постепенно делаются врагами тех, за кого хотят жизнь свою положить. Нечаев был враг вольного союза общин трудящегося народа; он не доверял здравому смыслу и воле народа; он считал народ рабочий бессмысленной толпой, которою надо командовать .[666]

Вторая цитата из статьи присяжного поверенного К. К. Арсеньева, написанной сразу же после «Процесса нечаевцев»:

«Тайное общество есть отрицание закона; лучший оплот против тайных обществ — безусловное господство закона, всестороннее уважение к нему, искреннее и последовательное применение его ко всем областям общественной жизни, в особенности к больным местам, к слабым сторонам ее. Нападение на государство, как и на всякий другой живой организм, всегда вызывает с его стороны реакцию против нападающего; и с этой точки зрения крутой поворот назад, везде и всегда существующий за крупными политическими преступлениями, представляется явлением совершенно естественным, хотя и прискорбным. Но, по миновании первых тревожных минут, движение вперед, прерванное преступной попыткой, опять вступает в свои права и успокаивает умы гораздо вернее, чем продолжительное напряжение всех карательных и предупредительных сил государственной власти».[667]

Голос Арсеньева никем услышан не был, более того, министр внутренних дел А. Е. Тимашев сделал издателю журнала «Вестник Европы» строжайшее предупреждение за усмотренные в статье Арсеньева нападки на правительство.

Итак, Нечаева благополучно доставили в Россию. 19 октября 1872 года его привезли в Петербург. Монарх не решил еще, где устроить суд, и поэтому пожелал спрятать преступника в наиболее надежном месте. Арестанта поместили в Трубецкой бастион Петропавловской крепости. Комендант крепости, генерал от кавалерии Н. Д. Корсаков, получив уведомление управляющего III отделением А. Ф. Шульца, принял решение об охране камеры с опаснейшим преступником не только снаружи, но и изнутри, для чего установил в ней круглосуточное дежурство «подчаска». После убийства Иванова и суда над нечаевцами никто в России не помышлял даже о разработке плана освобождения Нечаева. Многие называли главу московских заговорщиков «шпионом, агентом-подстрекателем», ему не сочувствовали, скорее наоборот.[668] Разумеется, полицейские власти были осведомлены об этом и тем не менее усиленно охраняли заключенного.

В день появления Нечаева в крепости министр юстиции граф К. И. Пален предложил своему исполнительному заместителю О. В. Эссену приступить к подготовке судебного процесса, тревожившего своей необычностью не только правительство, но и обитателей Зимнего дворца. Александр II не мог и не желал нарушить обещание судить Нечаева как уголовного преступника. Министр юстиции понимал, что обвиняемый непременно попытается превратить уголовный процесс в политический. Поэтому Пален особенно ревностно наблюдал за действиями чиновников, занятых разработкой мероприятий, целью которых было недопущение любого изменения в заранее предусмотренном ходе судебного разбирательства. Через четыре дня после заключения Нечаева в крепость министр получил от Эссена следующий документ:

«Записка для памяти

Нечаев, как известно, выдан нашему правительству под условием суждения его как убийцы, но отнюдь не за политические убеждения и действия его. Нет, однако, никакого сомнения, что на суде Нечаев будет мотивировать преступление свое в смысле политическом; защитником своим он, конечно, постарается избрать такое лицо, на большее или меньшее сочувствие которого он может рассчитывать; да наконец защитнику и не легко будет обойти то, что поводом к убийству было разногласие в политических взглядах Нечаева и Иванова.

При этих условиях роль обвинителя будет самая тяжелая; в случае неудачи положение правительства будет щекотливое. В интересе желаемого исхода процесса необходимо, чтобы прокурор, на долю которого выпадет обвинение Нечаева, не только был хороший криминалист; нужно, чтобы он был очень близко знаком с предварительным следствием об убийстве Иванова, с процессом «нечаевского» дела и по преимуществу с той частью его, которая производилась в Москве, — где был узел всего дела и даже с самими личностями. Такими условиями обладают два лица прокурорского надзора: бывший товарищ прокурора Московской судебной палаты, а ныне товарищ обер-прокурора уголовного кассационного Департамента Правительствующего сената г. Стадольский и бывший товарищ прокурора Московского окружного суда, а ныне, кажется, прокурор Тульского окружного суда г. Колоколов; оба они участвовали в производстве дознания по «нечаевскому делу»; они же были при предварительном следствии, которое производил сенатор Чемадуров, а под наблюдением г. Колоколова производилось следствие об убийстве Иванова, до тех пор, пока оно было приобщено к делу Нечаева. Оба эти лица были назначены министром юстиции, и стоило только посмотреть как они вели дело, чтобы убедиться, что лучшего выбора быть не могло. Но г. Стадольский, по занимаемой им теперь должности, едва ли может быть обвинителем при Окружном суде и следовательно остается один г. Колоколов. Если бы он был назначен на это время в Москву, то позволительно думать, что можно затруднений избежать.

Нельзя забывать, что настоящий процесс Нечаева, по месту совершения убийства, должен производиться в Москве, г. е., так сказать, за глазами, а г. Колоколов, кроме всех достоинств его, — один из самых преданнейших лиц престолу и отечеству и, при всей скромности его, чрезвычайно серьезно относится к делу, не поддаваясь никаким посторонним влияниям.