— Макс, — прошептала девушка, — держись, любимый, я сейчас!

Она знала, что должна сделать! Ползком, сдирая ногти о каменистую землю, доползла до знакомой деревянной перекладины. Поднялась, навалилась на неподатливое дерево всем телом. Ну!

Ручка натужно скрипнула, угрожающе вздыбилась, но поддалась! Мелкими шажками, упираясь изо всех сил в скользкую землю, Ольга продвигалась вперед, толкая перед собой тяжелое подрагивающее бревно. Еще шаг, еще…

И вот в непроглядной тьме, далеко внизу, мелькнула светлая тень. Девушка сделала еще одно усилие, и ровный сноп света, тут же превратившийся в яркое светлое лезвие, вспорол жуткую пелену темноты.

— Макс, — прошептала девушка, — я здесь. Плыви прямо на свет…

Больше сил не осталось. Понимая, что теряет сознание, Ольга сцепила мертвой хваткой ладони на скользком дереве и повисла на нем. Другой возможности застолбить источник света на одном месте не существовало.

Она очнулась не скоро. И снова от того же, от чего просыпалась всегда. Затекшие колени, подтянутые к самой груди, видимо, от холода, больно вдавили в ребра что-то остроугольное и тяжелое.

Ольга села, стянула с шеи размочаленную толстую веревку, на которой болталась все та же постылая дощечка. В призрачном свете пасмурного северного утра привычная восьмерка, косо начертанная на разбухшем дереве, теперь выглядела по-иному. Она переливалась и пульсировала разноцветными радужными сочленениями. Меняла цвета, словно внутри горели миллионы лампочек, была теплой на ощупь и совершенно явно — живой!

Два ее круга то сходились, слепливаясь в сверкающий шар, то расходились, превращаясь в знакомый знак бесконечности. Вот онирасширились, чуть ли не выплеснув радужное многоцветье за края доски, а вот снова сжались. И еще, и еще… И вот уже на месте прекрасных разноцветных колец горячо засветились два правильных одинаковых янтаря.

Ольга потерла глаза, ощущая жар, исходивший от прозрачных камней, и… увидела перед собой ушастую кошачью голову.

— Пушок? — удивилась она. — Откуда?

— Ну, вот, все и заспала, — хохотнул рядом отец Павел. — Он же, каналья, с нами увязался, не помнишь?

— Помню, — согласилась Славина. — Мне опять сон тот самый приснился, про восьмерку. Я с ума сойду, батюшка, — Ольга жалобно посмотрела на спутника. — За что мне это наказание? Я снова была маяком, спасала Макса, а потом — снова эта доска с восьмеркой. Только цифра была такой красивой, как радуга… Что-то ведь все это означает?

— Конечно, дитя мое, — улыбнулся отец Павел. — Восьмерка — число удивительное.

— Что? — подхватилась Славина. — Вы знаете? Скажите!

— Я не толкую сны, Олюшка. Да не расстраивайся, — утешил он, краем глаза увидев, что девушка снова сникла. — Если есть вопрос, обязательно припасен и ответ. Потерпи. Всему свое время.

— Только когда оно наступит…

— В срок. И не раньше.

— А где мы уже? — Ольга поскучнела, поняв, что разгадки своего сна она не получит. — Долго я спала?

— Мончегорск миновали, к Оленегорску подъезжаем. Часа через два будем на месте.

— В Мурманске?

— Зачем нам Мурманск? Мы же на Сейв-Вэр едем?

— А вы дорогу знаете?

— Я же местный, Олюшка. И Сейв-Вэр не раз вдоль и поперек прошел.

— Вы? Зачем?

— Сначала с Рощиным ходил, а потом уж один. Все понять пытался, что за зверь такой — сейд.

— Поняли?

— До самого твоего появления думал — да. А оказалось… Недооценил я Рощина. Считал, дурью мается. А после того, что ты рассказала… Глупость и невежество, вот за что мы расплачиваемся. Ведь все эти его теории мне давным-давно известны. Сколько ночей мы с ним проспорили до зари. Сколько он мне всего рассказывал о своих открытиях, а я полагал — блажит! И Арктида эта… Ну что бы мне, дурню старому, по-иному на это взглянуть?

— И что тогда?

— Может, отвел бы Владислава от грешных мыслей, убедил бы. Я ведь долгое время оставался его единственным слушателем! А потом своим горем увлекся, до сейдов ли мне было? Вот тебе и мера за меру… Жалко, ох как жалко!

— Вы его еще жалеете? — поразилась Ольга. — Ведь он искренне верит, что поступает правильно.

— В том-то и дело, что искренне. Заблудшая душа… Когда цель неправедна, средства не оцениваются. Зачем? Вот и Рощин все свои злодейства оправдывает.

— Нацисты тоже оправдывали! И эта «Седьмая раса». Так мы с вами договоримся, что и Гитлера жалко.

— Как и всякую заблудшую душу. Гитлер, когда миллионы евреев в газовых камерах душил, уверен был, что так надо, что он борется за чистоту нации. Ну, а наши? Ленин, Сталин… Двадцать миллионов своих уничтожили! Борьба за идеалы коммунизма. А грезили-то все об одном — мировом господстве, власти неограниченной. Вот и Рощин. Сейды — средство, инструмент. А цель — та же. Поэтому, дитя мое, он непременно сделает то, что задумал.

— А вдруг в самый последний момент испугается и опомнится? — Ольга с надеждой уставилась на собеседника, надеясь, что тот поддержит ее слова.

— Сомневаюсь, — грустно вздохнул священник. — Если душа настолько заблудилась, если плотский ум возобладал над духовностью, то цель всегда будет оправдывать средства, а человек — свои действия. Давай-ка, дитя мое, расскажи мне еще раз то, что тебе говорил Рощин. И про обряд сейда, и как он с его помощью собрался устроить мировой катаклизм. Может, ты что упустила… А нам с тобой ошибиться нельзя.

* * *

Послушно пятясь, не сводя глаз с бесстрастного лица догонского жреца, друзья отошли под указанное дерево, присели.

— Выходит, то, что наблюдал Адам, это знак? — едва слышно спросил Макс. — Гонцы — это корабли, которые летят за догонами?

— А вестников среди них нет, — повторил Моду слова хогона. — Значит…

— Пророчество одного из мифов?

— Похоже. Если верить хогону, то сегодня ночью догоны должны покинуть Землю.

— Как? — Барт горько хмыкнул. — Сядут в ракеты и унесутся на Сириус?

— Светила вышли из картины… Макс, у тебя нет ощущения, что мы сходим с ума?

— Уже сошли. Но если это поможет попасть в пещеру, я готов остаток дней провести в сумасшедшем доме.

— Ну да, — согласился малиец. — Лучшего места для занятий наукой трудно представить. Ни о пище заботиться не надо, ни о собственном реноме.

— А хогон, может, он…

— Попробуй, посиди тут в одиночестве несколько лет кряду, общаясь исключительно с предками. Для него мифы — такая же реальность, как для нас с тобой — Интернет. Подождем. Недолго осталось. Может, бледного лиса увидим. — Моду попытался улыбнуться, показывая другу, что относится ко всему происходящему, как к забавной шутке, но даже в надвигающихся сумерках было видно, что улыбка вышла кривой и неуклюжей, как у перепуганного ребенка, изо всех сил пытающегося показать, что ему не страшно.