И она вдруг поняла, что когда он не улыбается, то выглядит печальным.

Он сказал, что раз уж они здесь, надо заглянуть и в другие магазины. Они находились в старом городе: узкие улочки, чайки, ветер доносит с моря запах смолы и рыбы. В крошечной ювелирной лавке, набитой антикварными драгоценностями, он выбрал пару гранатовых серег.

– Как думаешь, маме понравится? – спросил он. – Подойдет к тому ожерелью, что я подарил ей пару лет назад.

Полли знала, что мать не любит гранаты – они не подходят к ее волосам. Ожерелье она надевала лишь изредка, порадовать отца.

– Ты ведь уже купил ей серьги в Эдинбурге – она мне сама показывала. Думаю, ей бы хотелось чего-нибудь другого. – Он всегда покупал ей подарки, даже когда день рождения давно прошел. – К тому же она не станет их часто носить, пока идет война.

– Какая ты у меня практичная!

Он принялся методично разглядывать поднос с кольцами. Только она собиралась сказать, что мама и кольца не особенно носит последнее время, как он выбрал одно, маленькое, с плоским зеленым камушком в золотой оправе; задняя часть напоминала ракушку.

– Ну-ка, примерь.

Кольцо пришлось как раз впору на средний палец.

– Ну, что скажешь?

– Думаю, ей понравится. Кому угодно понравится такая красота!

– Ну вот я и отдам его кому угодно. Снимай.

– Как это – отдашь? – спросила она, снимая кольцо. Предположение звучало бредово.

– Отдам первому человеку, которого встречу после покупки.

Он подошел к прилавку и выписал чек. А что, если он встретит на улице почтальона? Конечно, тот может быть женат – а может, и нет…

Тут он вернулся.

– А, Полли, вот так встреча! – И протянул ей коробочку. Внутри, на подушечке из потертого белого атласа, лежало кольцо. – Так и знал, что первой встречу тебя.

У нее дух захватило. Кольцо! И такое красивое!

– Ой, папочка! Мое первое кольцо!

– Я и хотел первым тебе подарить.

– Оно просто изумительно! Можно я надену?

– Я ужасно обижусь, если не наденешь. Изумруд тебе идет, – заключил он, оценивающе глядя на ее руку. – У тебя изящные кисти, как у мамы.

– Это прямо настоящий изумруд?

– Да. Конец шестнадцатого века – рановато для подделок. Похож на настоящий, да и продавец так сказал.

– Боже мой!

– А ты выросла… Вроде только вчера тебя куда больше интересовали котята.

– И сзади очень красивое, – сказала она, когда они шли к машине.

– Да. Это как те ящики комода: в прежние времена заботились о том, чтобы все делать красиво.

Перед тем как он завел машину, Полли обняла его и трижды поцеловала.

– Спасибо, пап, это лучший подарок в моей жизни!

Они поехали на набережную, припарковались и зашагали мимо высоких рыбацких сараев, где хранили сети. День был погожий, ветреный, в пустом море пенились белые барашки волн. Вдоль берега протянулись бетонные «ежи» и колючая проволока, так что подойти к воде было невозможно. Они шли не торопясь, в уютном молчании. Ее переполняло неожиданное ощущение счастья, двойная радость: от полученного кольца и от мысли, что Клэри тоже ждет подарок.

– Пап, дыши глубже, – посоветовала она, – морской воздух тебе полезен.

Он нежно улыбнулся в ответ и принялся смешно пыхтеть.

– Все, пользу получил. Теперь давай найдем какой-нибудь славный паб по пути домой.

Когда они устроились под яблоневым деревом с пивом и сидром, он внезапно спросил:

– А мама никогда не говорила о возможности повторной операции?

– Не особенно. Упоминала, правда, пару недель назад, но потом я переспросила, и она сказала, что врачи передумали. Это было до того, как вы с ней уехали в отпуск.

Повисло молчание. Он сосредоточенно уставился в свой бокал. Озадаченная и слегка встревоженная, Полли уточнила:

– Ну это же хорошо, разве нет? Она не говорила, но я же знаю, что она боится еще одной операции, ведь в прошлый раз ей было так плохо… Наверное, это облегчение.

– Она так и сказала?

– Она… – Полли сосредоточилась: ей казалось важным донести правильную интонацию. – Я сказала: ой, как хорошо, тебе, наверное, стало легче – и она просто со мной согласилась. Она согласилась, пап. И еще ей ужасно понравилась ваша поездка, просто она мало спала в поезде на обратном пути – вот и устала. И еще она просила не говорить тебе, чтобы не расстраивать. Да и неважно это, она часто лежит в постели.

– Вот как? – Он прикуривал сигарету, и она заметила, что у него слегка дрожат руки.

– Ой, ну пап! Вы всегда друг за друга переживаете! Знаешь, мне кажется, она хочет жить в Лондоне, с тобой, и ужасно скучает по тебе. Может, ты ей разрешишь?

– Я подумаю об этом, – ответил он таким тоном, что она поняла: не станет. – Благослови тебя Бог, – добавил он, ставя точку в разговоре. Садясь в машину, он спросил: – Не терпится подарить Клэри ее доску?

– Конечно! Она мне подарила такой чудесный стеклянный ящик с бабочками для моего дома. Она прямо разрыдается, когда увидит доску, я уверена! Пусть хоть немного порадуется.

– Она так несчастлива?

– Ну пап, ну конечно! Она совершенно не хочет признавать, что дядя Руп убит и она его больше не увидит, выдумывает всякие истории, будто он работает французским шпионом, и даже написала генералу де Голлю, а тот не отвечал целую вечность, а потом наконец ответил: были посланы запросы, но никого с такой фамилией не нашли. Я думала, что уж теперь она смирится с этой мыслью, но она не может – слишком любит его.

И тут случилось странное: безо всякого предупреждения ее отец вдруг разразился сухими рыданиями – положил голову на руль и затрясся. Она обняла его, но безрезультатно.

– Папочка, милый, прости! Конечно же, он твой брат, и тебе тоже плохо! Ведь ты, наверное, уже принял его смерть, и это, должно быть, ужасно! Так окончательно и бесповоротно, да? Бедный папа!

В конце концов она поняла, что слова не помогают, и просто обвила его руками. Вскоре рыданья утихли, он нашарил в кармане платок и высморкался. Неловко вытерев лицо, как человек, не привыкший к таким жестам (впрочем, он действительно не привык плакать, подумала она), он глухо сказал:

– Извини, Полл…

– Ничего, я понимаю.

Через некоторое время она добавила:

– И я не скажу Клэри – если она узнает, что ты считаешь его погибшим, то расстроится еще больше. Хотя, – осторожно закончила она – не хотелось его снова огорчать, – всегда остается капелька надежды, правда, пап? Ты так не думаешь?

– Должна быть, – ответил он, но так тихо, что она едва расслышала.