Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Та даже не дрогнула.
— Эти слова недостойны тебя, купец. Позоришь имя своей дочери. И имя незнакомца, который ее убил.
— Это не был незнакомец. — Он шагнул в ее сторону. — Это был Йатех д’Кллеан, про́клятый всеми богами насильник и убийца, член твоего про́клятого племени.
Она не отступила, только чуть-чуть склонила к плечу голову, словно хотела получше его рассмотреть.
— Последний мужчина с этим именем родился в моей афраагре более ста лет тому назад. И погиб молодым. Кем бы ни был убийца твоей дочери, он происходил не отсюда, — сказала она тихо.
Он подскочил к ней, ухватил за плечи, встряхнул.
— То же самое говорили мне твои старейшины, — рявкнул он. — Эту песенку я слыхал сегодня с самого утра: не знаем его, никогда о таком не слыхали, не ведаем, кто он был! Как будто четыре года назад я лично не забрал его отсюда в свой дом!
Она оперлась ладонью о рукояти сабель.
— Если не отойдешь, потеряешь руку, незнакомец. — Голос ее был холоден и сдержан. — Тогда умрешь не от жары, а мне придется здесь прибираться. Прошу, избавь меня от этого.
Только иссарская женщина могла сказать такое чужому мужчине. Избавь меня от труда, связанного с уборкой твоего трупа.
Он отпустил ее, вновь успокоившись, отступил на шаг, дотронулся рукой до ножен меча с таким выражением, словно бы что-то прикидывал. Она покачала головой, не выпуская из рук оружия.
— Смерть — это хорошее решение, особенно для души, страдающей от боли. Бой — это хорошее решение для сердца, наполненного ненавистью. Но такая душа и такое сердце никогда не узнают даже части правды. Погибнут в неведении.
— Ты говоришь как поэтесса.
— Для моего рода — я именно такова.
Он отвернулся и шагнул к коню.
— Кем бы ты ни была — ты врешь, женщина. Пустыня — честнее твоего племени. Я рискну с нею.
Он вскочил в седло с умением человека, проводящего верхом многие часы. Склонился и погладил коня по шее.
— Моя мать родила только одного сына, — услышал он из-за спины. — Роди она еще одного, наверняка дала бы ему имя Йатех. Оно всегда ей нравилось.
Он не отреагировал, занятый успокаиванием коня, который снова принялся нервно пофыркивать.
— Будь у меня еще один брат, — продолжала она, — он был бы худощав и силен, с темными волосами от своего отца и карими глазами — от матери. Он рос бы, выделяясь среди прочих подростков отвагой и гордостью, и порой платил бы за это высокую цену.
Он все еще обращал на нее внимания не больше, чем на воздух.
— Будь у меня брат, — говорила она дальше, — возможно, в возрасте семнадцати лет он, как и многие другие молодые иссары, отправился бы за горы, на северные равнины, где совсем недавно взросла очередная империя, лелеющая в себе желание быть первой на всем континенте. Возможно, принял бы он предложение послужить у одного из тамошних купцов и, возможно, остался бы там на целых три года — а это многовато для такого воина. Вероятно, купец тот не хотел бы отпускать его, хотя и не знаю, по какой причине, — и постоянно присылал бы племени деньги за его очередные годы службы.
Наконец он понял. Выпрямился в седле, словно она ткнула ему ножом в спину. Поворотил коня.
— Что ты сказала?
Он наехал на нее — она не отступила, хотя грудь животного едва ее не сшибла.
Подняла голову.
— Возможно, тот мой брат, который никогда не родился, влюбился бы в дочку купца, влюбился глупо и легкомысленно, поскольку иссарам не должны отдавать сердца женщинам с равнин, и, когда та узрела его лицо, убил бы ее, ведомый страхом, чувством вины и любви.
— Любви? Любви?! — Аэрин склонился в седле. — Вы не ведаете, что такое любовь, не ведаете, что такое дружба и верность. Если бы Йатех знал, что такое любовь, — выпустил бы себе кишки собственным мечом.
— Не знаю, о ком ты говоришь, Аэрин-кер-Ноэль. Никогда о таком не слыхала. Но ты, который торгует с моим племенем с десяти лет, должен знать, что ни один иссарам не может погибнуть от собственной руки. Таков закон. Единственный способ, каким мы можем отдать душу племени, это перестать принимать пищу и воду, но тогда умираем несколько дней. Если кто-то увидит твое лицо, у тебя есть время только до рассвета.
— Он мог прийти ко мне. Я бы с удовольствием оказал ему эту услугу.
Он чувствовал, как она на него смотрит, невзирая на экхаар, закрывавший ей лицо, ощущал взгляд, ввинчивающийся ему в зрачки.
— Это странно, — сказала она. — Если бы у меня был брат, то после возвращения с равнин он мог бы ответить именно так. Мог бы повторять: «Я должен был сойти вниз и дать себя убить». А я повторяла бы ему, что, если бы мы всегда делали то, что должны, этот мир был бы прекраснейшим местом в бесконечности Всевещности.
Она отвернулась и двинулась вглубь тенистого каньона.
— Слишком горячо, чтобы стоять на солнце и рассказывать тебе о людях, которые никогда не родились. Если хочешь — езжай за своей смертью. Меня это не касается.
Почти против воли он поворотил коня и направился за ней. Она же даже не оглянулась.
* * *
У выезда из ущелья в скале были вырублены несколько помещений размером с крестьянскую халупу. Аэрин многократно приезжал с севера торговать с племенем д’йахирров, потому знал, что эти пещерки сделали, главным образом, для приезжих, что платили золотом за хорошее оружие, спрос на которое был во всей империи и далеко за ее пределами. Простые и искривленные мечи, сабли, кинжалы, копья и сулицы. Наилучшие иссарские мечи продавались за цену, равную их весу в золоте. Тот, кто сумел добиться доверия пустынных племен, мог очень быстро сколотить состояние.
Женщина вошла в самое большое помещение. Он не единожды сиживал там перед несколькими укутанными старцами и отчаянно торговался за каждый экземпляр оружия, попивая напиток из горьких трав, который так здесь ценился.
Он поколебался, потом вошел за ней. Внутри было темно и холодно.
— Я думала, что ты поедешь за своей смертью, незнакомец.
Она стояла посредине, небрежно опершись о длинный деревянный стол. Свет маленькой лампадки отбрасывал на стену подрагивающие тени.
— Не играй со мной, женщина. Где он?
— Кто?
— Йатех, убийца моей дочери.
— Не знаю, о ком ты говоришь, купец. Лет сто здесь не было никого с таким именем.
Он
