Ему было больше тридцати. Дышал он часто и поверхностно. Нашарив грязный платок, Люк вытер ему кровь с лица. Парень чем-то походил на Лорана – и глаза у него сверкали так же, хотя уже и начинали тускнеть.

– Благодарю вас, – церемонно прошептал он.

Люк не обращал внимания ни на свист пуль, ни на содрогание земли от взрывов, ни на вопли раненых. Он не мог оставить несчастного умирать в одиночестве.

Наконец он осторожно высвободил ладонь из пальцев мертвеца. Душа его преисполнилась скорби. Битва казалась совершенно бессмысленной, особенно теперь, когда на помощь врагу подоспели самолеты.

Люк понимал: французам не победить. И все же каждый час, что они сдерживали натиск немцев здесь, дарил лишний час их соратникам на севере… лишний час союзникам, с боем прокладывающим путь к Парижу. Вот почему сражались партизаны – но Люк оказался на открытом месте, под вражеским огнем. Надо бежать в укрытие, вернуться к основным силам, узнать, нет ли новых сообщений. Нельзя думать об усталости – сейчас никто не может позволить себе этой роскоши.

Люк собрался с силами, подхватил с земли винтовку и побежал через клубы дыма. Он понятия не имел, что происходит, лишь надеялся попасть на позицию одного из главных отрядов маки.

Он так и не добрался туда.

Взрыв прогремел так близко, что Люка подбросило в воздух. В зависшей бесконечности все звуки исчезли, все движение остановилось. Клубы дыма замерли. Бойцы что-то кричали, но лица их застыли. Мелькали вспышки выстрелов, словно зарницы в замедленной съемке. Люка куда-то несло, тело онемело, утратило чувствительность. Лишь одна мысль оставалась четкой и ясной: Лизетта. Имя любимой звучало в уме, точно мантра. Люк не слышал ничего больше, не способен был ни подумать, ни вымолвить ничего иного.

Он не умрет! Он вернется к ней!

Люк рухнул на землю и больше не шевелился. Спустилась ночь, командир партизанского отряда дал приказ отступать.

Люк смутно слышал, как ревет осел и кудахчут куры. Все тело горело и чесалось. Сквозь щели в деревянных стенах бил яркий солнечный свет. Под головой было что-то мягкое, но лежать было жестко. Наверное, он в каком-то хлеву.

Люк заморгал, ничего не понимая.

Кто-то схватил его за руку. Повернув голову, Люк увидел незнакомого мальчика. Круглая удивленная физиономия в разводах грязи, синие глаза серьезны и настороженны. Четкость зрения помаленьку возвращалась к Люку. Лицо мальчугана усеивали веснушки, во рту недоставало переднего зуба.

– Вы живы, monsieur, – чуть пришепетывая, выдохнул мальчик.

Люк с трудом разомкнул спекшиеся губы.

– Воды, – прохрипел он.

Мальчик убежал и вернулся с какой-то старухой. Седые волосы собраны в аккуратный пучок, одежда ветхая, но чистая. Она до боли напомнила Люку бабушку.

Старуха велела своему маленькому спутнику приподнять Люку голову.

– Пейте, monsieur. – Она указала на кружку.

Люк отглотнул воды. В жизни он не пил ничего слаще.

– Где я? – простонал он. – Я думал, пришел мой смертный час.

Женщина покачала головой.

– Недалеко от Понтажу. В пяти километрах от поля боя.

– Как я сюда попал?

– Маки принесли. Вас приняли за мертвого, хотели было бросить, но один из них, Клодом звать, взвалил вас на спину и вытащил.

– Клод, – прошептал Люк. – Он же ранен.

– Пуля прошла навылет, – заверила его старуха. – Будет хромать, но это почетная хромота. Маки сдерживали немцев весь день и почти весь вечер. Было еще одно сражение. Маки проиграли и его, но сделали, что надо было. Задержали этих грязных бошей.

Она отвернулась и плюнула на пол.

– Где теперь немцы?

– Устраивают карательные меры в Клавьере и в окрестных деревнях.

Она произнесла это устало, без злобы.

Люк прикрыл глаза.

– Какое несчастье…

– Здесь вы в безопасности. Нашей фермы нет на карте, а с дороги хлева не видно. Нас успеют предупредить заранее. Если что, вы уйдете в лес.

– Партизаны оставили кого-нибудь, кроме меня?

– Мне бы хоть вас выходить… – тяжело вздохнула старуха, стискивая руку мальчугана. – Вот, Робер в помощниках. Как вы?

От боли Люк не смог сразу ответить. Медленно, с напряжением, он пошевелил руками и ногами.

– Голова гудит, в ушах звенит, – прошептал он. – Честно говоря, везде больно.

– Не удивляюсь. Но вас, похоже, ангелы берегут. Уцелеть в такой битве нелегко. Клод сказал, вас взрывом зацепило.

– Да-да, теперь вспоминаю. – Он инстинктивно потянулся к мешочку с лавандой на шее. – Клод тоже у вас?

Она покачала головой.

– Нет, он ушел. Не хотел рисковать.

– Я здесь давно?

– Четыре дня.

Ничего себе!

– Я долго не задержусь, – пообещал Люк. – Вам надо думать о Робере.

Он покосился на мальчика.

Старуха улыбнулась.

– Как тебя звать, сынок?

– Люк Боне.

– Что ж, Люк, тебе надо набраться сил. Робер с тобой посидит. Он знает, как за тобой ухаживать – и ему это больше по вкусу, чем обычные обязанности.

Люк улыбнулся, и мир вокруг снова потемнел.

С фермы он ушел только в середине июля. По настоянию хозяйки он перебрался в фермерский дом на склоне холма, оказавшийся весьма вместительным.

Мари, пожилая хозяйка фермы, овдовела полгода назад. Один из ее сыновей погиб, сражаясь в рядах партизан, а второго – отца Робера – угнали на принудительные работы в Германию. Мать мальчика работала в Виши, приезжала навестить Робера раз в полтора месяца; ee сестра помогала ухаживать за племянником.

– Лучше бы тебе уйти до воскресенья, а то Джульетта приедет. Она не очень-то умеет хранить секреты, – предупредила Мари однажды, сидя вместе с Люком и Робером во дворе перед домом.

Люк брился, с трудом разглядывая себя в маленьком зеркальце. Он покосился на Робера, крутящегося вокруг ослика. Мари перехватила этот взгляд.

– Тут тебе бояться нечего, – заверила она. – Малыш куда ответственней своей тетки. Вдобавок она ищет мужа, а ты ей идеально подойдешь. Как вцепится, ты уж к своей Лизетте не вернешься.

Люк потрясенно уставился на Мари.

Робер расхохотался, глядя на его обескураженную мину.

– Вы разговариваете во сне, месье Люк.

Люк улыбнулся. Робер, напросившись помогать, с превеликим старанием вымазал щеки Люка пеной и с превеликим интересом смотрел, как тот скребет щетину старой затупившейся бритвой.