Вечером девятнадцатого марта 2003 года, незадолго до объявления, что США вот-вот начнут долгожданное вторжение в Ирак, президент Буш-младший сидел за антикварным столом в Белом доме и репетировал речь. В ней он затрагивал все необходимые моменты, включая заявление, что цель операции – «обезоружить Ирак, освободить его народ и защитить мир от смертельной опасности». Некоторые позже заметят, что эта речь нарушила давнюю американскую традицию дипломатии и превратила Штаты в высокомерную державу, которая присвоила себе право решать, какому правительству жить, а какому нет. Человек, взиравший на Буша с огромного портрета маслом за его спиной, как никто, понял бы ее неправильность.

Буш репетировал речь за тем самым столом, за которым он объявил о вторжении в Афганистан семнадцать месяцев назад. Буш любил этот зал, отчасти как раз благодаря впечатляющей картине, что сразу бросалась в глаза посетителям. На ней изображен первый великий американский приверженец политики госпереворотов, президент Уильям Маккинли, который наблюдает за подписанием документа, превратившего Кубу в протекторат, а Пуэрто-Рико – в колонию.

Эта мрачная картина – «Подписание протокола мира между США и Испанией 12 августа 1898 года» кисти французского художника Теобальда Чартрана – дала название Залу договора. «Протокол мира», однако, был не соглашением между равными странами, а признанием поражения, которое США навязали Испании после ее разгрома на Кубе. Что еще важнее, данный факт подтверждал, что теперь Штаты вправе свергать зарубежные правительства.

Неудивительно, что Буш использовал именно это помещение для подготовки вторжения в Ирак. Маккинли и он, вместе, как бы символизировали неизменность американского политического курса в течение долгого столетия госпереворотов. Решение Буша вторгнуться в Ирак стало очередным звеном этой цепи, истинным отражением тех сил и убеждений, что подвигли Маккинли и большинство президентов, так же сидевших в его тени под историческим полотном Чартрана.

И Маккинли, и Буш пришли к власти в периоды, когда американцев захлестывали волны патриотических чувств и религиозного пыла, а корпорации жадно искали зарубежные рынки сбыта и источники сырья. Во время предвыборных кампаний и Маккинли, и Буш клялись использовать американскую военную мощь с крайней осторожностью. Заняв президентский пост, они оправдывали свержение зарубежных правительств неоднократными заявлениями, что Штаты не ищут личной выгоды, а действуют исключительно «ради блага человечества», как выразился Маккинли, или – по словам Буша – «чтобы сделать мир более спокойным и более свободным».

Ни одного из них не тревожило, что он ничего не знает о странах, где готовит переворот. Маккинли признавал, что лишь смутно представляет, где на карте находятся Филиппины. Буш оправдывал свою уверенность в успехе иракской операции фразой: «Я полагаюсь на свое чутье». И Маккинли, и Буш были глубоко религиозными людьми, убежденными, что человечество втянуто в бесконечную борьбу добра со злом. Оба верили, что их направляет Господь и, таким образом, им не нужно размышлять о сложных вопросах различия культур и самосознания перед тем, как отдать приказ о свержении зарубежного режима.

Параллели между вторжением Маккинли на Филиппины и вторжением Буша в Ирак поражают. Оба президента стремились добиться экономической выгоды и политического превосходства. Обоих вела вперед глубочайшая вера, что на плечах США лежит священный долг распространить их форму управления на далекие страны. Ни один не сомневался, что народы тех стран примут американцев как освободителей. Ни один не ожидал долгой войны. В начале двадцать первого века, спустя сто лет после захвата Филиппин и несколько лет после интервенции в Ирак, эти две страны считались наиболее опасными и нестабильными во всей Азии.

Четыре грубых вмешательства, которые произошли между 1983-м и 2003 годом, были реакцией на конкретные вызовы, и в то же время они выражали глубинные порывы, что сформировали у американцев коллективный взгляд на мир и их роль в нем. Результаты этих интервенций, поучительные сами по себе, ярче всего предстают в контексте столетия американских операций по свержению зарубежных правительств. В их корне лежит убеждение, что американцы имеют право и даже обязаны свергать режимы, которые сами считают опасными, – и это самое старое, самое жизнестойкое из убеждений, характеризующих Соединенные Штаты Америки.

Практически каждая операция США по свержению зарубежного правительства оставила после себя горький осадок из смеси боли и злости. Некоторые привели к убийству невинных. Другие обратили целые страны, даже целые регионы мира в клокочущие очаги ненависти к Америке. Из четырнадцати стран, где США устроили переворот, Гренада стала одной из немногих, где жители были и остались искренне благодарны за вмешательство.

С точки зрения истории многое в операции «Вспышка ярости», включая высокопарное кодовое название, кажется едва ли не смехотворным. В мировых войнах редко встречалось подобное неравенство сил. И тем не менее это важный эпизод, особенно в отношении общей картины мира восьмидесятых годов.

Рональд Рейган занял пост президента США в 1981 году, когда страны Карибского бассейна охватила волна левацкой воинственности. Одни марксистские революционеры захватили власть в Никарагуа, другие сражались в Сальвадоре и Гватемале; самопровозглашенные антиимпериалисты были избраны главами правительств Ямайки, Гайаны и Суринама. Далекие, но куда более пугающие радикалы Ирана и прочих стран Ближнего Востока повергали США в ужас. В те самые выходные дни, когда Рейган отдал приказ о вторжении на Гренаду, исламские боевики нанесли Штатам страшный удар по казармам в Бейруте. Все это тяжело сказывалось на стране, которая пыталась оправиться от поражения во Вьетнаме.

Если бы Рейган и его помощники хотели найти мирное решение, они бы его нашли. Однако это не принесло бы им желанную победу. Американский триумф на Гренаде был прежде всего символическим. Он показал миру, что цикличность истории все же не обернулась против США, как смели утверждать некоторые. Победа на Гренаде также подарила Рейгану образ лидера, способного сокрушить врагов Америки – особенно тех, кто слаб.

Через четырнадцать месяцев после вторжения гренадцы проголосовали на первых для многих из них свободных выборах. Своим премьер-министром они с огромным перевесом избрали Герберта Блейза, старого политика, которого открыто поддерживали США. Блейз был мирным и вежливым, но в то же время рассудительным, честным и – что самое главное – проамериканским. Именно такие качества гренадцы жаждали видеть в своем главе после долгих лет беспорядков.

Новый режим не сумел избежать неприятной обязанности наказать организаторов «кровавой среды» в преддверии вторжения. После многих отсрочек восемнадцать подозреваемых все же предстали перед судом. Четырнадцать приговорили к повешению. Среди них были Бернард и Филлис Корд, Хадсон Остин, Леон Корнуолл и имам Абдулла, который в суде проходил под настоящим именем Каллистус Бернард. Трое других получили длительные тюремные сроки, а последний был признан невиновным. Позже смертные приговоры смягчили до пожизненного заключения.