— Смотри, что мне Виктор принес!

Софи тащит меня к кованому столику на летней площадке кафе. На столике лежит птичье гнездо с обломками скорлупы в мелкую крапинку.

— Он сказал, что детки там больше не живут, и подарил его мне.

Виктор кладет ладонь на макушку Софи.

— Я подумал, что в сложившихся обстоятельствах новый друг ей не помешает.

Я киваю, пытаясь выжать из себя благодарную улыбку. Я ощущаю на себе жар взгляда Эрика, жар его немых вопросов: почему я не обыскала трейлер тщательнее? Не отнимает ли этот суд слишком много сил? Чтобы избежать этой беззвучной дискуссии, я переключаю внимание на подарок Софи и вполуха слушаю, как она тараторит о птенцах, улетевших в далекие края. Когда она осторожно кладет мне на ладонь яичную скорлупу, я изображаю восторг, хотя на самом деле вижу лишь осколки чего-то, что раньше было целым.

«Предубежденным свидетелем» называют того свидетеля, который настроен враждебно к адвокату или его подопечному. В нашем случае вызывать меня придется стороне обвинения, чтобы попытаться показать, какой ущерб был мне нанесен. Но я с большей вероятностью начну защищать отца, чем упрекать, а потому в интересах прокурора задавать мне наводящие вопросы, чего она обычно делать не вправе. С этой целью она и попросила судью признать меня свидетелем предубежденным.

Действительно ли я предубеждена? Очерствела ли я? Обозлилась ли? Изменит ли меня этот суд сильнее, чем поступок отца?

Сегодня утром Эрик напутствовал меня, напомнив, что, как бы ни старалась Эмма Вассерштайн, давать за меня показания она не может. После вчерашнего исчезновения Софи я как никогда собрана и настроена десять раз подумать, прежде чем что-то сказать. Вряд ли этой прокурорше удастся меня облапошить.

— Доброе утро, — говорит она.

Нас разделяет ледяная стена противоположных намерений. Я стараюсь избегать ее взгляда.

— Здравствуйте.

— Вы не очень-то рады присутствовать здесь сегодня, мисс Хопкинс.

— Верно, — признаю я.

— Но вы же понимаете, что находитесь под присягой.

— Понимаю.

— Вы также должны понимать, что вашего отца судят за похищение вас самой.

— Протестую, Ваша честь! — вскакивает Эрик. — Она не уполномочена делать выводы касательно юридической стороны вопроса.

— Протест принят, — говорит судья Ноубл.

Эмма и бровью не ведет.

— За столько лет вы с отцом, должно быть, чрезвычайно сблизились.

Я удерживаю ответ на кончике языка, боясь угодить в ее ловушку.

— Да. У меня не было других родителей.

— Вы же сама мать, не так ли?

Внутри у меня все холодеет: неужели она уже узнала о вчерашнем и теперь попробует дискредитировать меня?

— У меня есть дочь. Софи.

— Сколько ей лет?

— Пять.

— Как вам нравится проводить с ней время?

Образ Софи встает у меня перед глазами, сладкий, как сливки. «Мы ловим жуков, гусениц и улиток, строим им домики из травы и веточек. Делаем друг другу татуировки маркерами. Устраиваем кукольный театр, натягивая на руки непарные носки из корзины с бельем». Эти мысли навевают покой, вселяют в меня уверенность, что рано или поздно этот кошмар закончится и я вернусь домой.

— Вы укладываете ее спать по вечерам?

— Если не работаю.

— А по утрам?

— Она меня будит.

— Справедливо ли будет заявить, что Софи рассчитывает видеть вас каждое утро?

Эмма Вассерштайн набросила петлю так грациозно, что я даже не почувствовала прикосновения веревки.

— Софи повезло иметь двух очень заботливых и ответственных родителей, на которых она может положиться, — с прохладцей в голосе отвечаю я.

— Вы ведь не замужем за отцом Софи?

Я наотрез отказываюсь смотреть на Эрика.

— Нет. Мы помолвлены.

— Почему бы вам не сообщить присяжным, кто отец Софи?

Эрик пулей выстреливает из своего кресла.

— Протестую! Не имеет отношения к делу.

Судья складывает руки на груди.

— Вы сами сказали, что справитесь, несмотря на любые неудобства, мистер Тэлкотт. Протест отклонен.

— Кто отец Софи, мисс Хопкинс? — повторяет вопрос Эмма.

— Эрик Тэлкотт.

— Адвокат, который сейчас присутствует в зале? Адвокат, который защищает вашего отца?

Присяжные как один переводят взгляд на Эрика.

— Да, это он, — отвечаю я.

— Мистер Тэлкотт проводит много времени с дочерью наедине?

Я вспоминаю вчерашний вечер, то, как я моментально предположила — точнее, понадеялась, — что это Эрик ее куда-то повел.

— Да.

— Значит, и в вашей жизни бывали моменты, когда вы ждали их возвращения.

— Бывали.

— Они когда-нибудь опаздывали?

Я сжимаю губы.

— Мисс Хопкинс, — говорит судья, — вы обязаны ответить.

— Пару раз случалось.

— В таких случаях вы обращались в полицию?

Я не стала бы звонить в полицию, если бы знала, что Софи с Эриком. И я не стала бы звонить в полицию, если бы знала, что Софи с Виктором. Паника обуяла меня при мысли, что Софи одна или с кем-то чужим.

— Нет, не обращалась никогда.

— Потому что верили, что мистер Тэлкотт приведет ее домой, так?

— Так.

— Точь-в-точь как ваша мать в тот день, когда вас забрал ваш же отец…

— Протестую! — кричит Эрик.

Но Эмма продолжает:

— Вы не помните ничего конкретного в связи с алкоголизмом вашей матери?

Я поднимаю глаза.

— Вообще-то помню. — Эрик удивлен: я не успела ему об этом рассказать. — Она однажды ушла из дому Я тогда еще не знала, куда она могла уйти, и решила, что виновата в этом. Я постоянно мешала ей, путалась под ногами, и вот, подумала я, она наконец-то придумала способ от меня избавиться.

— Ваш отец не рассказывал вам, где она была?

— Нет. Она сама рассказала, что лечилась в реабилитационном центре.

Эмма расплывается в довольной улыбке.

— Значит, вы помните о матери лишь одно: как она пыталась справиться со своим недугом…

Но отец все равно тебя выкрал?! Я трясу головой, чтобы прогнать не сказанные слова, и, возможно, от этого пробуждается другое воспоминание, и без того изрядно потревоженное. Что-то слепит меня, кажется, солнечный зайчик… Мама держит в руке зеркало. «Ну же, Бет, ты ведь сама предложила!» — говорит она, но мне тяжело идти в гору. Она садится на это зеркало, которое оказывается серебряным подносом, я забираюсь к ней на колени. Она крепко меня обнимает. «Кому он нужен, этот снег?» — говорит она, и в следующий миг мы уже несемся, подпрыгивая, по каменистому красному склону. Волосы наши, в тон земле, развеваются за плечами…