В первые дни нового года в батальон приехал какой-то полковник, привёз музыкантов, троих. Хорошо играли. С ним ещё свита полковников. Мы им тоже дали концерт. Они не ожидали: приехали нас поддержать, а получилось — мы их. Батальон сказал: «Отдайте нам Дуба-Юрт, только поддержите танками». — «Да вы понимаете, мы не можем…» — «Полковник, ты что сюда припёрся? Музыка хорошая, но вали отсюда, пока мы тебе не накиряли» — «Как вы со мной разговариваете!»

«Полковник сразу замолк…»

Михаил Курочкин:

— Какой-то полковник из штаба группировки зашёл в нашу роту. А мы лежим, в шоке, никак не пройдёт стресс после боя. Заходит в палатку, а мы не встали, честь не отдаём, лежим, курим. Толик Филиппенко, контуженный, в медбат не поехал, что-то ему сказал такое, что этот полковник тут же выбежал из нашей палатки. Он нашёл лейтенанта Миронова: «Вы командир роты? Чем ваша рота занимается, почему в расположении никого нет? Где ваши машины?». Лейтенант Миронов: «Эти двенадцать пацанов, которых вы видели и две машины, что за парком стоят — это вся рота. Остальные погибли и ранены в Дуба-Юрте». Полковник сразу замолк…

«Разберёмся, устраним…»

Евгений Лобанов, командир автомобильного отделения взвода материального обеспечения, старшина:

— Настроение после Дуба-Юрта в батальоне было — поникшее… Генерал Вербицкий приехал, ему ребята всё высказали. В основном, конечно, контрактники говорили, срочники помалкивали. Из-за оружия ругались, и что магазинов было мало. — «Разберёмся, устраним…». Кстати, нам после этого новое оружие дали.

«Приехали психологи, нас успокаивать…»

Николай Оксененко, старший водитель БРДМ разведдесантной роты:

— Через пару дней приехали психологи, нас успокаивать, и батальон вывели в Урус-Мартан.

После Дуба-Юрта контрактники стали рапорта пачками писать, и подполковник Самокруткин сказал: «А с кем я тогда воевать буду, с желторотиками?». Поэтому многие остались, ведь уехать в тот момент — это означало бы предать ребят, которых потерял батальон.

Алексей Трофимов:

— Когда в батальон приезжали психологи, в этот момент Саня Соловьёв решил дырки сделать в бане, из автомата, вода плохо уходила. Психолог услышал стрельбу: — «У вас что — стреляют? Мне пора…». Сел в машину и уехал.

После этого боя многие контрактники в батальоне подавали рапорта на увольнение, мотивируя тем, что разведчиков в той операции неправильно использовали. Хотя никто тогда сразу не уехал домой. Люди были деморализованы этой, как тогда говорили, подставой.

«Я уже смирился, что могу погибнуть…»

Евгений Липатов:

— Когда вернулись из Дуба-Юрта, наша рота была небоеспособна: осталось в строю человек 20. Погибло из роты восемь человек, раненых — 13–15. После боёв под Дуба-Юртом все в батальоне были в удручённом состоянии. Переваривали всё случившееся. А перед этим готовились к Новому году, водки запасли. Майор Агаев утром первого января зашёл в нашу палатку, подарки из гуманитарки принёс. Посидели, молча…

После Нового года некоторые контрактники, кто месяца два-три отпахал, ушли. Новых стали присылать, комплектовать роты. Командиры взводов все уволились, разговоры были, что из-за подставы в Дуба-Юрте.

Было опасение, что нас пошлют Грозный брать. Нас спасло то, что батальон был неукомплектован. Но готовились к этим предстоящим боям, отрабатывали действия штурмовых групп на зданиях. Я домой письмо друзьям написал, что всё, если что. У меня два брата есть, я уже смирился, что могу в Грозном погибнуть.

«Рота вышла — четыре человека…»

Иван Кузнецов, командир взвода, старший прапорщик:

— Когда я лежал в госпитале, ко мне ребята приезжали и рассказывали, что из себя представлял батальон после Дуба-Юрта. Комбат подполковник Самокруткин вернулся из отпуска, построили батальон, на разводе было человек сорок всего. Комбат подошёл к палаткам второй роты, рота вышла — человека четыре. «Где остальные?» — «Остальные погибшие и раненые». Он сел, закурил. Потом ушёл в свою палатку. И в этот день его больше никто не видел. Командир батальона приехал, а батальона практически нет.

«С кем я воевать-то останусь…»

Михаил Курочкин:

— В батальоне некомплект личного состава после этой операции был сорок процентов. Дембелей нас в роте оставалось всего трое — я, Филипп и Мэйсон — Димка Мещеряков из Липецка. Нам 4-го февраля было на дембель, начали собирать документы. Комбат просил остаться в части по контракту: «С кем я воевать-то останусь, с зеленым сопляками?».

Многие контрактники после Дуба-Юрта ушли, ребята были уверены, что нас подставили, причём уже второй раз, и всё один и тот же генерал. Уволился лейтенант Миронов, наш ротный в это время, он и был-то единственный офицер в роте. Прислали вместо Миронова одного капитана, бывшего летчика. Я не знаю, зачем он вообще в армию пришёл! Он нас, солдат, спрашивал: «Это что за машина?» — «БМП!». — «А это что за пушка?». Объясним, он запишет в блокнот. В первый день ему всё рассказали о технике, снаряжении, на другой день — он всё заново спрашивает, одно и то же!». Мы ему говорим: «Кто у нас в роте офицер — вы или мы?» Потом вместо него пришёл ротным старший лейтенант Тепляков, с десантной роты.

«Мораль упала до нуля…»

Александр Соловьёв:

— После Нового года контрактники отказались ходить в разведку. Считали, что в операции под Дуба-Юртом их подставили командиры. — «Пока не проведут следствие, кто нас подставил — никуда не пойдём. Мы воевать ехали, а не быть пушечным мясом. Ты будешь моих детей кормить, если меня убьют? Да тебя самого скоро убьют!». Но приказ есть приказ: идти в разведку. Собрал срочников молодых из всей роты в одну группу. Уже пошли, контрактники бегут за нами: «Стой! Мы пойдём. Идите назад».

После Нового года многие офицеры стали видеть, что идёт мясорубка, бойня, в отпуск уезжали и не возвращались. После больших потерь мораль упала до нуля. Стали нам присылать в батальон командирами взводов всех, кого ни попадя: летчиков, танкистов, трактористов. И моя очередь в отпуск подходит, третьего февраля. На две недели. Подошёл ко мне лейтенант: «Я больше не могу…» — «Да я вижу». — «Можно я вместо тебя съезжу. Обещаю, что приеду». — «Слово дашь, что приедешь?» — «Даю». Он уехал и не вернулся. Из офицеров роты, которые ходили в разведку, остались я и Бернацкий. Капитан Гагарин больше не ходил в разведку, тем более что у него дочка родилась…

«Вы можете не ехать, но не ехать вы не можете…»

Александр Ступишин, старшина 1-й разведывательной роты, старший прапорщик:

— Получили приказ: сопровождать отряд спецназа в Аргунское ущелье. Ко мне пришли механы и спрашивают: «Старшина, можно мы не поедем? Нам на дембель скоро. Мы можем не ехать?»

Это было первый раз такое. Я был в шоке. А как задачу выполнять? — «Вы можете не ехать, — говорю, — но не ехать вы не можете». Я понял, что это был бзик, от усталости. Всем хотелось вернуться домой живыми, не хотелось рисковать в последние дни службы. — «Я вам гарантирую: поеду на первой «бэхе». — «Старшина, тогда вопросов нет». Приказ тогда выполнили без происшествий.