Шаги затихли, цикады в ближайших кустах на время умолкшие, вновь затрещали и эта трескотня не была надоедливой. Она, как ни странно, успокаивала, превращаясь в своеобразный релаксатор.

Ему показалось, что на скале он остался один, хотя это было не так. Просто каждый был в своей непроницаемой скорлупе одиночества. Щербаков, в метрах трех от него, сидел, прислонившись к тонкому стволу боярышника, на который еще днем он обратил внимание. Виктор Шторм тоже был где-то поблизости, и, видимо, сейчас ему нелегко, беспокойство за отца, конечно же, его тревожит… Тут же, чуть ли не свесив ноги в ущелье, находились морпехи… Интересно, о чем они сейчас думают? А о чем думаю я? Обо всем сразу, и в то же время ни о чем существенном, в голове какая-то мешанина… Ячневая каша, поставь ложку и она будет стоять, такая это каша густая… Что сейчас делают мои девчонки? Люся, наверное, не спит, молится или просит мироздание меня уберечь… А, может, я преувеличиваю свое значение в этом мире и все идет своим чередом, а мои дела и дела этих людей — не более, чем микроскопический эпизод в общей Системе? Если время дискретно… если ничто живое не вечно, то — есть ли смысл в том, что творит человек? Глупый вопрос: значит, есть, если человек задается таким вопросом… А мог бы я убить себе подобного ножом? Хорошо, что темнота, не видно лиц, одни тени и силуэты… А тебя, между прочим, учили стрелять по силуэтам. И на звук учили и на тень, и на огонек от сигареты…»

Он услышал как Щербаков уселся удобнее. Возможно, отсидел ногу. «А ведь он тоже сейчас, наверное, думает о своей семье, и наверняка прикидывает варианты исхода операции. В принципе, он мог бы не идти сюда, это его добрая воля, как, впрочем, и любого из нас… Тот же Воропаев, ему не терпится показать, что ТАМ он оказался случайно и что он СВОЙ, не предатель…»

…И как неожиданны были эти странные звуки, исходящие откуда-то снизу. Будто звук от вылетевшей из бутылки пробки — пэк, пэк… И справа послышались такие же звуки и Путин не мог, конечно, не понимать, что это за токката… Это, без сомнения, были выстрелы через глушитель. Он вытащил из карманчика наушник и вложил в ухо, напрягся… Но, боясь, что из-за грохота цикад — а после того как он сунул в раковину наушник, песни цикад действительно превратились в немыслимый грохот — он не услышит крика совы, он выдернул наушник и лихорадочным движением пальцев засунул его в карман. Поймал себя на мысле, что нервничает сверх меры… «Успокойся, — сказал он себе, — и помни, что бы ни свершалось, все идет на пользу вселенной…»

Он еще не слышал сигнала от Шторма, но уже понимал, что пролетит еще минута-другая и события приобретут совершенно иной темп. Он поднялся и, подойдя к морпехам, тихо спросил: «Вы готовы? Сейчас начинаем спуск. „ За ним, как тень, следовал Щербаков. «В чем дело, Владимир Владимирович? — спросил телохранитель, — Может, вы хотите попить?“ Но на этот неуместный вопрос президент не отреагировал.

К ним подошел Шторм-младший.

— Я не могу больше здесь торчать, — сказал он и все это правильно поняли. И его как будто услышал отец, ибо в ночи отчетливо, раз за разом, раздалось уханье совы. И что-то в этом кличе было тревожное, даже зловещее.

— Все надели очки и двинулись, — приказал Путин.

Морпехи поднялись и взяли в руки буи. Группа цепочкой направилась к южному спуску в ущелье. Путин шел первым и, как водится, считал шаги. А чем черт не шутит, может, этой же дорогой придется возвращаться и тогда каждый шаг будет на счету…

Передвигались ходко и вскоре достигли спуска в ущелье. Они оказались в метрах семидесяти от нависшей над пропастью маскировочной сетки.

У Путина дала о себе знать «моторола». Голос Шторма, который он услышал, был спокоен, словно он говорил из своей квартиры, где лежал с газетой на диване… «Володя, взрывайте вертолет, только сами не попадите под осколки. „ „А как у вас?“ — спросил Путин. «Сопротивления практически не было, ребята сработали чисто. Взрыв вертолета будет сигналом для проникновения в подземелье“.

Они направились по ущелью — Путин шел с Щербаковым вдоль правой стены, морпехи держались слева, а чуть впереди — Виктор Шторм. Он первым подошел к блокпосту, где, свесившись стволом вниз, валялся крупнокалиберный пулемет без затвора. Тут же, ничком, как будто заснувшие, лежали два боевика в новом камуфляже. Виктор тронул одного из них за плечо и повернул к себе: на него взглянули остекленевшие глаза, в которых мелким бисером отражалось звездное небо.

Почти такую же картину обнаружил Путин, когда они с телохранителем подошли ко второму блокпосту. Они увидели тот же обезвреженный, без затвора, пулемет и два человеческих трупа. Щербаков вступил на каменную ступеньку и едва не поскользнулся на стекшей крови. Она уже загустела, превратившись в мерзкую, приторно пахнущую пасту. У одного из боевиков в кулаке был зажат лоскут камуфляжа — видимо, сопротивляясь, он оторвал у кого-то из диверсантов кусок материи.

Что-то неодолимое влекло Путина к лежащим человеческим телам. Он перевернул того, кто сопротивлялся… И лучше бы он этого не делал: горло у боевика от уха до уха было перерезано и голова держалась на позвоночнике и шейных сухожилиях. Второй часовой был убит двумя выстрелами, пули попали в висок и в надбровье — по крайней мере об этом свидетельствовали две норки обсыпанные темной крошкой. Стреляли в упор…

На какое-то мгновение президенту стало не по себе. Ему как будто в увеличительном формате открылся весь ужас происходящего, в чем он принимает участие. «А на что ты, собственно, рассчитывал? Лучше вспомни Буйнакск, пацана, которого вытащили из развалин, вспомни то, что было в Москве… Ты хочешь повторения?» — спросил он у самого себя и вопрос остался без ответа, ибо разноголосица цикад — это было не то, что бы объяснило ему свершившееся. Он вытащил фляжку и, отвинтив крышку, сделал пару глотков. Затем, облокотившись о каменную стену, секунды находился в полной прострации, ощущая лишь горечь, тревожащую пищевод. Рядом — Щербаков, его рука легла на плечо президента, пытаясь что-то поправить, ободрить. И слова телохранителя: «У меня первый раз так же было, до рвоты… а потом прошло» , каким-то образом сняли самую невыносимую боль и замутненное сознание стало по-прежнему ясным, рассудочным.

— Прошу тебя, Анатолий, не убаюкивай меня… Я в порядке. Идем, нас ждут… — он вытер губы, поправил ремень автомата и шагнул вперед.

У блокпоста остались Калинка с Бардиным. Сдвинув общими усилиями железобетонную панель в сторону, они установили в образовавшемся отверстии один из буев.

Силуэт вертолета под сеткой возник перед ними неожиданно. Президент и Виктор Шторм находились от него метрах в сорока.

— Кто этим займется? — спросил Путин и стволом автомата определил то, о чем шла речь.

Виктор Шторм, сняв с плеча чушку гранатомета, встал на колено.

— Ложитесь, — сказал он и прицелился.

Все произошло в считанные мгновения: огненная кометка, прочертив ущельную тьму, поцеловала покатый бок вертолета и разлетелась на тысячи искр. Вторую гранату, уже под винтовой редуктор, выпустил Путин, тоже встав перед этим на колено. «Вот оно, боевое крещение, будь оно неладно», — он отбросил гранатомет на камни, раздался звонкий перекат и, как бы вторя ему, где-то взвизгнула сирена, до краев наполняя ущелье. И все пятеро устремились на ее пронзительный зов…