На мое обещание переслать в Москву эти общие предложения японского правительства Хирота сказал: “Я прошу сделать все что можно, чтобы наши беседы как можно скорее передать в Москву. Наше правительство, безусловно, желает, чтобы эта договоренность или соглашение были бы достигнуты в самый кратчайший срок. Я лично также от души желаю этого”. Затем он настоятельно пытался уточнить время встречи со мной. Я ограничился замечанием учесть его пожелания, но указал, что ничего определенного о времени встречи сказать не могу…

Предложения японского правительства Хирота излагал горячо и с нарочитым воодушевлением. Я воспринимал эти предложения подчеркнуто спокойно и холодно, давая понять, что не считаю их заслуживающими значительного внимания. Он, несомненно, будет назойливо напрашиваться поскорее встретиться со мной. До получения Вашего указания буду в своих ответах Хирота ссылаться на то, что подробную информацию о наших с ним беседах послал почтой, а для этого требуется значительное время»{547}.

Одной из важных причин стремления Того как можно скорее выяснить позицию Сталина и Молотова по поводу советско-японских отношений было то, что в конце июня в печати появилось сообщение о предстоящей встрече глав союзных держав в Берлине. Зная, что на этой встрече неизбежно будут обсуждаться вопросы войны с Японией, японский министр задался целью организовать переговоры со Сталиным до его отъезда в Берлин. В Москве же считали нецелесообразным начало каких-либо официальных переговоров с японским правительством накануне берлинской встречи, понимая, что это может осложнить отношения Советского Союза с США и Великобританией, посеять у лидеров этих держав подозрения в неискренности советской позиции в отношении обязательств, данных в Ялте. Вместе с тем Сталин и Молотов не давали указаний своему послу в Токио прервать всяческие контакты с Хиротой.

Молотов инструктировал Малика 8 июля:

«При всей их недостаточности и намеренной недоговоренности предложения Хирота свидетельствуют о том, что японское правительство по мере ухудшения своего военного положения готово будет идти на все более и более серьезные уступки для того, чтобы попытаться добиться нашего невмешательства в войну на Дальнем Востоке.

Вашу позицию в беседе с Хирота считаем правильной. В дальнейшем Вам надо быть еще более осторожным в том смысле, чтобы не втягиваться в этих и подобных беседах в обсуждение японских предложений. Вы не должны дать никакого повода, чтобы японцы изобразили как переговоры Ваши беседы»{548}.

Тем временем беспокойство японского правительства и верховного командования по поводу возможной перспективы вступления в войну СССР усиливалось. Становилось ясно, что предпринятый через Хироту неофициальный зондаж советской позиции себя исчерпал. Необходимо было предпринять решительные шаги с тем, чтобы установить контакт с лидерами СССР, перейти от осторожного дипломатического зондирования к прямому политическому диалогу с высшими советскими руководителями.

10 июля Того на заседании кабинета министров после соответствующих консультаций с младшим братом императора Такамацу, председателем Тайного совета Хиранумой и премьер-министром Судзуки предложил направить в Москву в качестве специального посла императора бывшего премьер-министра Японии князя Ф. Коноэ. Согласие самого Коноэ на такую поездку Того получил 8 июля во время личной встречи.

Правительство согласилось с предложением министра иностранных дел. 12 июня поездку Коноэ в Москву официально санкционировал император Хирохито{549}. Вслед за этим Того направил в Москву послу Сато срочную телеграмму, в которой сообщал о принятом решении и поручал посетить Молотова и поставить вопрос о желании Токио направить в Советский Союз специального японского представителя.

Однако среди японских лидеров не было достигнуто согласия по главному вопросу — с чем должен был направиться в Москву Коноэ. Между военным министром, с одной стороны, и министром иностранных дел — с другой, возник спор по поводу перспектив Японии в войне. Военный министр утверждал, что «пока речь не идет о поражении Японии». Его оппоненты же считали, что «необходимо проявить заботу и на случай наихудшего развития ситуации»{550}.

Учитывая эти разногласия, Коноэ не пожелал связывать себя той или иной позицией и заявил: «Мне не нужны никакие инструкции, я намерен ехать без заранее принятых решений. Я намерен по итогам поездки в Москву непосредственно передать императору то, что думает Сталин»{551}.

Мнение противников безоговорочной капитуляции было учтено при составлении послания императора, которое надлежало доставить в Москву. В нем в общих словах говорилось о стремлении императора «положить скорее конец войне». Указывалось, что ввиду требования США и Великобритании о безоговорочной капитуляции, Япония вынуждена вести войну до конца, что неизбежно приведет «к усиленному кровопролитию». В заключение послания император «изъявил пожелание, чтобы на благо человечества в кратчайший срок был восстановлен мир». Необычность послания императора состояла в том, что оно никому не было адресовано.

13 июля Того предложил Малику встретиться, однако советский посол, сославшись на недомогание, предложил направить в японский МИД советника посольства Анурова.

Из телеграммы Малика в НКИД СССР от 13 июля 1945 г.:

«По возвращении Анурова из МИДа он по моему поручению ответил Андо (работник МИД Японии. — А.К.), что если будет сочтено возможным, чтобы Андо посетил посла, лежащего в постели больным, то Андо может прибыть в квартиру посла после 2 часов дня; МИД, конечно, согласился. Андо прибыл и, сидя у моей постели (я в это время лежал в постели), изложил по поручению Того следующее заявление: “Его Величество император Японии Высочайший принял решение о командировании принца Коноэ в Москву с личным письмом императора, в котором изложен вопрос окончания войны Японией и для того, чтобы лично обсудить с Советским Правительством этот вопрос.

Одновременно японский посол в Москве Сато сделает заявление по этому вопросу непосредственно Советскому Правительству. Министр поручил просить господина посла в свою очередь известить об этой миссии Коноэ свое правительство и оказать необходимое содействие”.

На вопрос, в чем конкретно выразится миссия Коноэ, Андо указал, что в первую очередь передать пожелание императора об окончании войны, изложенное в специальном письме, и, во-вторых, обменяться мнениями с Советским правительством по этому вопросу.

На замечание, чем вызвано подобное обращение к Советскому Союзу, и какова его роль должна быть по мнению японской стороны — посредника между воюющими странами, что ли? — Андо ответил: “Полагается, что Советское Правительство имеет свое мнение по этому вопросу, а миссия Коноэ изложит мнение и пожелание императора. Мнение японской стороны о роли Советского правительства в этом вопросе находится еще в стадии решения, и я не могу сейчас Вам изложить этого. Я еще не выслушал мнение министра об этом”. Наше уточняющее замечание: “Я понимаю так, что господину Андо поручено министром иностранных дел Японии господином Того передать мне пожелание Его Величества императора Японии послать в Москву с особой миссией и личным письмом императора Его сиятельство князя Коноэ. Вопрос пока в этой стадии. Так ли это?” Андо ответил: “Да, точно так. Император вкладывает в эту миссию цель ведения переговоров об окончании войны”, — добавил он.