Да, потом Сергей чертыхался, когда на подобные предложения непримиримо отвечал, что не занимается такими делами, – сам знал, что врет! – но никогда не жалел о сделанном. Борис Моисеевич Новоселов, когда узнал, орал как ненормальный. А как утаишь – такие вещи в одиночку не делаются…

– Борис Моисеевич, – слабо защищался Сергей, – во всем нужно видеть свою положительную сторону. Пиха гарантировал, что у нас никогда не будет проблем по этой части, никто не сможет нас заставить оперировать подпольно. Следует только обратиться к нему.

– Ну, ты обратись, обратись! Он же старый аллигатор, ты ему теперь по жизни должен. Теперь до конца дней своих – и моих – будешь на него ишачить, кроить-перекраивать. Как на конвейере…

К Пихе Сергей не обращался никогда. И не потому, что боялся попасть в кабалу, а потому, что искренне не считал того своим должником.

И вот теперь, спустя семь лет, позвонил.

Пиха вспомнил его сразу, назначил встречу на следующий день в гольф-клубе.

За прошедшие семь лет Пиха постарел и совсем не походил нынче на уголовника, приобрел вальяжность и некий аристократизм. Только глаза его нисколько не изменились. Этакий пожилой профессор со взглядом тамбовского волка. Имя Пихи нынче не наводило ужас, он деликатно отошел в тень, но вес в своих кругах по-прежнему имел, и, может быть, даже больший, чем прежде.

– Моя жена, Владимир Сергеевич, попала в очень неприятную историю. Она обвиняется в убийстве Пояркова.

– Так это ваша жена? Я слыхал – история хитрая, сплошные непонятки, но не мог подумать, что эта бедняга – ваша жена. У нее ведь другая фамилия? Или я ошибаюсь?

– Вы не ошибаетесь, ее фамилия Миронова, официально мы не расписаны. – Сергей Кириллович отчего-то почувствовал себя дураком.

Пиха в ответ красноречиво хмыкнул:

– И чего же вы хотите?…

– Я хочу, чтобы ее раз и навсегда оставили в покое. И выход я вижу только один: предъявить правоохранительным органам настоящего убийцу. Или же человека, который подойдет на эту роль. В любом другом случае я не буду за нее спокоен: я не считаю хорошим выходом договариваться с силовыми структурами.

Пиха еще раз хмыкнул, помолчал. Он ждал, что Сергей напомнит ему о долге, поинтересуется жизнью Егора, но Сергей молчал. Правильно делал, мальчик…

– Вам нужен только исполнитель, или вы претендуете и на заказчика? – В голосе прослушивался лукавый интерес. Деловой разговор пошел.

– Лично меня заказчик не интересует, меня интересует моя собственная жена.

– Правильно, – одобрил Пиха.

– Я готов заплатить за выполненную работу.

– Тем более правильно. Заказчика вам не потянуть.

– Сколько?

– Пока не могу вам сказать. Я теперь всего только пенсионер, «ветеран труда», но я попробую разузнать, что можно сделать в данном случае.

В Пихино «пенсионерство» верилось с трудом, но юморить по этому поводу выходило себе дороже.

– Только, Владимир Сергеевич, продажа бизнеса займет у меня какое-то время.

На Пихином лице промелькнуло удивление.

– Это слишком много, – озадаченно протянул Владимир Сергеевич Пихоленко, – но частью бизнеса вам, разумеется, придется пожертвовать.

– Я согласен, только не рекомендую вам останавливать свой выбор на клинике: она не приносит большой прибыли и работает за счет прибыли от косметологии.

– Сергей Кириллович, не надо водить меня за нос, – строго сказал Пиха, – я прекрасно понимаю, что клиника пластической хирургии для вас так же дорога, как и родная жена. Если у вас ее отнять, то вы, чего доброго, с инфарктом сляжете, а мне бы этого не хотелось. Для вас номинально все останется по-старому, но фактически сеть ваших салонов будет принадлежать мне. Тем более, как вы утверждаете, это предприятие более прибыльное. Устраивает?

– Да, – с трудом выдавил из себя Сергей Кириллович. Из рук уплывало, уходило навсегда то, что казалось прежде самым дорогим из имеющегося, самым ценным в его жизни, то, ради чего он жил и работал все эти годы, единственное, чем имело смысл гордиться. Словно руку отрубали, и было одинаково жаль – что правая, что левая.

– Когда сумеете, сможете выкупить обратно. Мне как таковые ваши салоны ни к чему, а деньги лишними не бывают. Опять же братву на зонах греть надо… Я сообщу вам о конечном решении. – Пиха дал понять, что аудиенция закончена.

И только напоследок, когда Сергей Кириллович уже попрощался и повернулся спиной, старый волк вполне человеческим языком, с теплотой бросил вдогонку:

– Егор в Испании живет. Женился, трое детей у него. Все хорошо.

Сергей Кириллович еле дотянул от гольф-клуба до клиники. Сердце болело запредельно, как никогда еще не болело. Казалось, что за грудиной образовалась черная дыра, которая затягивает в себя понемногу всего Сергея, хищно пожирает его, начиная отчего-то с сердечной мышцы. Чувствовалось, как впиваются в ткань миокарда зубы и рвут, рвут на части.

Но умирать решительно не хотелось.

Кое-как добравшись до кабинета, Сергей Кириллович повалился на диван и слабым голосом позвал терапевта. Забегали-замельтешили, срочно сняли кардиограмму, напичкали какой-то отравой, накололи, требовали немедленной госпитализации.

Сергей отлежался в кабинете до вечера, пока не начало отпускать, и, вызвав такси, поехал домой. Катя ничего не должна была знать.

Сергей Кириллович, просуществовав «в женихах» до тридцати с большим гаком лет, гипотетически, конечно же, много раз представлял себя мужем и главой семьи: у него в семье все должно было быть правильно, не как у многих других, в его семье все должно было быть построено на честности и доверии. Он даже так это и называл – «вопрос доверия». С невозмутимым превосходством отзывался о тех случаях, когда кому-то из его коллег или знакомых приходилось врать и выкручиваться перед домашними:

– Это всего лишь вопрос доверия.

Подразумевалось, что с этим самым доверием у него-то будет все в порядке.

И вот теперь выходило, что с пресловутым доверием все совсем и не так просто.

Может, от этого и болело сильней и сильней сердце. И невдомек было, что люди, живя вместе, стараются еще и беречь друг друга. А это был уже другой вопрос, «вопрос любви».

Катя ничего не должна была знать.

Катерина лениво приоткрыла глаза, щурясь от ярких лучей зимнего солнца. Светило уже вовсю припекало, плотней и плотней сбивая искрящуюся корку наста. По белоснежной, с голубизной целине Боб убегал от разыгравшейся Лукерьи. С задорным лаем бежал поверх снежной корки, а тяжелая, мохнатая Луша не поспевала, поминутно проваливалась, оставляя за собой неровные, рыхлые ямы. Луша пыхтела, выбиралась на хрупкую снежную поверхность и снова бросалась в погоню. Боб по-товарищески приостанавливался, позволял догнать себя, – иначе не интересно, – тогда Лукерья наваливалась на него сверху всем телом, и они вдвоем уходили вниз, в веселящую холодную кашу…