— Так и было, — добавил конюх. — Она вышла через те двери, в которые заносят дрова и выносят эти… ведра, что стоят за ширмами… И туда же ушла. Я не знал, что ее слугу надо было задержать. Но я пошел за экипажем, потому что эти господа не заплатили за овес и за солому, это я знал точно. Я крикнул, но кучер не остановился, экипаж повернул направо и остановился у нашей парадной лестницы. Оттуда спустилась служанка той старой дамы с баулом, села в экипаж, и он покатил к лесу.

— Госпожа Дивова! — воскликнул, опомнившись, Маликульмульк. — Что с ней будет?

И ахнул, осознав наконец свою ошибку.

— Черт! — воскликнул обычно невозмутимый Паррот. — Она увезла с собой эту дуру! Придется выпрячь лошадей и преследовать ее верхом. Ну-ка, парни, бегите, скажите кучерам, чтобы через две минуты подвели их к крыльцу…

— Незачем, — произнес Мей. — Решительно незачем. Госпоже Дивовой ничего не угрожает. Хотя если она, не дай бог, узнает правду о своем муже, то я не дам за ее жизнь и бумажной обертки от карточной колоды. А ведь может узнать — если слуга Дивова развяжет язык…

— Ну-ка, говорите подробнее! — приказал переодетый полицейский. — Вам теперь только правда может помочь. Слышите, господин карточный штукарь?

— Бегите! Живо! — прикрикнул Паррот на конюха и мальчика.

Они выскочили, как ошпаренные, зато вошла хозяйка с полотенцем, красным шлафроком и пантуфлями. Увидев раздетого по пояс белокожего великана, стоящего у камина, она засмущалась, перекинула шлафрок через спинку стула, поставила пантуфли и убежала. Теперь Маликульмульк мог спокойно стягивать сапоги и штаны. Но сперва он вытер мокрые и грязные волосы. Голову он растирал долго и яростно — как будто от этого в ней могло произойти просветление…

— Сам знаю, — ответил Мей. — Так вот, Дивов не застрелился. Его убил фон Гомберг по приказу этой ведьмы.

— Ну-ну… — загадочно сказал Паррот. — Фон Гомберг, говорите, — а за что же?

— Дивов случайно видел бриллианты графини. От них он едва ума не лишился — он ходил за этой ведьмой, как привязанный, умолял продать их и дать ему денег в долг, чтобы он мог отыграться, я сам слышал. Он поднимал слишком много шума, а она ведь шума не хотела… теперь только я понимаю, до чего ей шум был некстати… Так вот, фон Гомберг, которого она просто поработила, на берегу застрелил Дивова. А потом ей взбрело в голову, будто Дивов успел что-то рассказать своей жене, которую очень любил. И она стала заманивать к себе эту женщину. Видимо, она уже тогда поняла, что рано или поздно от Андреаса придется избавиться. Значит ей, хотя бы на короткое время, требовалась женщина, знающая языки, сама-то она говорит только по-французски и знает с десяток слов по-английски. Дивова говорит по-французски, по-немецки, по-русски, хорошо воспитана — чем не компаньонка для знатной особы? Мне кажется, она уже убедилась, что эта женщина никогда ничего не слышала о бриллиантах, так что вы зря волнуетесь.

Последние слова прозвучали как-то фальшиво.

— Но как же ей удалось уговорить женщину благородного происхождения наняться чуть ли не в камеристки? — спросил Давид Иероним.

— Ну, это уж совсем просто. Вы разве не догадались, господа? — Мей усмехнулся. — Она сказала Дивовой, что муж ее жив, и побожилась, что знает, где он скрывается. Другого пути заманить бедную женщину у нее не было.

— Проклятье! — воскликнул Давид Иероним, обычно столь кроткий и благодушный. — Это значит, что она и от госпожи Дивовой вскоре избавится!

— Если бы мы вас, сударь, с ней не разлучили, нетрудно догадаться, кто помог бы графине избавиться от бедной женщины, — сказал Паррот. — Ну вот, кое-что прояснилось. Вы сами хотели странствовать вместе с ней, и потому охотно избавились от фон Гомберга… А кстати, как его на самом деле зовут?

— Он русский, сын богатого человека и то ли актрисы, то ли просто веселой девицы, и прозвание получил, как у русских принято, от фамилии отца — кажется, Ловин или Ловкин. Он не любил говорить об этом.

Маликульмульк покивал, что-то такое он предполагал. Значит, батюшка несчастного кавалера Андре — Головин или Головкин, оба рода достаточно знатны и многочисленны.

— Не любит, — поправил Паррот. — Он выжил. И я готов позавидовать судьям, которые будут иметь дело с вами обоими. Они услышат много любопытного.

— Андреас жив? — изумился Мей. — Это невозможно.

— Господин Крылов спас его. А куда, кстати, подевался фон Димшиц?

— Этот всегда умел наловить форелей, не замочив штанов, — с какой-то брезгливостью ответил Мей. — Графиня собиралась взять его с собой, он же отменный игрок, вроде договорились, и вдруг он пропал. Прячется где-то в Риге, ждет, пока мы уберемся… И, как видите, дождался!

— Хоть у одного из вас хватило ума не поддаться чарам графини… Странно, что она сумела сбить с толку вас, вы не похожи на легковерного, — заметил Паррот. — Вы ведь не милая фрау фон Витте — и хотел бы я знать, успела ли наша графиня получить от нее рекомендательные письма к высокородным господам, живущим в Дерпте. Не глядите на меня так, Давид Иероним, другой причины подлизываться к этой даме у графини не было. Она собиралась повторить трюк своего приятеля Калиостро — он ведь не зря тратил время на курляндских мистиков, они снабдили его чемоданом писем к высокопоставленным столичным господам. И все-таки — как вышло, что она уговорила вас отравить этого очаровательного юношу?

В последних словах Паррота чувствовалось презрение — если не знать, как он всю ночь выхаживал кавалера Андре, то можно было бы и возмутиться показным высокомерием добродетели, вынужденной говорить о пороке.

— Это уже обязанность частного пристава — допрашивать арестованного, — напомнил один из полицейских.

— Этот господин повторит частному приставу то же самое, что скажет сейчас нам, — отвечал Паррот с той строгостью, которая дается привычкой ставить людей на место.

— И заметьте, я все это рассказываю без всяких угроз, — напомнил полицейским Мей. — Я даже покажу потом место, где, по моему мнению, сбросили в пруд тело Дивова. Поскольку оно до сих пор не всплыло и течение не дотащило его до водяной мельницы, к нему, надо думать, привязали очень тяжелый камень.

— Итак? — спросил Паррот. — Только поторопитесь, сейчас нам приведут коней.

— Итак, мне теперь кажется, что все это она задумала уже давно, когда уговорила меня спрятать лакея покойного Дивова, этого мерзавца. Он согласился молчать в обмен на немалую сумму, а также за то, что его увезут из России туда, где он сделается вольным. Я снимал комнаты в Петербуржском предместье, там в доме был чердак, летом на чердаке вполне можно жить. Пока мы развлекались в «Иерусалиме», этот подлец скучал в Риге. Потом, после смерти фон Бохума, мы все перебрались ко мне, но в двух комнатах нам было, согласитесь, тесновато. Графиня нашла дом на Родниковой и переехала туда с Эмилией фон Ливен и с Леонардом Теофрастом. Я остался с мерзавцем. И вот в один замечательный вечер Эмилия привела туда горничную, которая домогалась встречи с дивовским лакеем. Почему она это сделала — могу лишь догадываться. Эмилия, при всей ее скупости и при всех картежных талантах, бывает сентиментальна до глупости. Но я опоздал — когда я вернулся, ее уже не было, а в сарае возле дома лежало тело горничной. Мой мерзавец утверждал, что она грозилась выдать его полиции. Я приказал ему немедленно избавиться от тела — что он и сделал столь нелепым образом, да еще хвалился, будто тело уехало само. Я даже сразу не понял, что он натворил. Графиня же, когда ее супруг появился в Риге, поняла, что пора скрываться и переезжать в другой город. После безобразной сцены с золотым флаконом, свидетелем которой стал господин Крылов…