Главнокомандующий генерал-лейтенант атаман Семенов вполне оценивал эту необходимость. Через неделю им была прислана в Верхнеудинск монголо-бурятская дивизия на смену 3-го корпуса, которому было приказано двигаться походным порядком на Читу.

Несмотря на самое благожелательное отношение японского командования и их полное желание нам помочь, не могли предоставить для корпуса достаточного количества поездов. Из Верхнеудинска повезли только больных, раненых и Уфимскую дивизию, сведенную из бывшего Уфимского корпуса. Для остальных частей поезда были обещаны от Петровского Завода.

Петровский Завод отстоит от Верхнеудинска верст на сто сорок – сто пятьдесят, на четыре перехода. Дорога предстояла крайне трудная, так как весь наш обоз, да и большинство пехоты двигались на санях. А этот район, к востоку от Верхнеудинска, отличался еще большим бесснежьем; на десятки верст земля была совершенно обнажена или прикрыта слоем снега толщиною не более вершка.

Войска корпуса были распределены на три эшелона, одна группа двигалась за другой, чтобы таким путем всех обеспечить ночлегом. Местность здесь сильно пересеченная оврагами и холмами, покрыта на три четверти густым девственным лесом; селения до крайности редки, расположены на 30–40 верст одно от другого, дорог очень мало.

Впереди шли ижевцы и егеря, за ними Уральская дивизия, драгуны и волжане, в третьей группе казаки, оренбургские и енисейцы. Последние везли с собою своего маститого, смелого атамана генерала Феофилова, который не избег общей участи и свалился в сыпном тифу.

Тяжелая дорога. Лошади, хоть и отдохнули в Верхнеудинске, с большим трудом тащат сани, скрипят, точно пробкой по стеклу, полозья, задевая землю, проходя по песку, цепляясь за камни. На подъемах из оврагов вечные заторы – приходится сани выносить на руках.

Ночлеги в забайкальских деревнях со старосельческим населением, из тех же «семейных». Так прозвались издавна эти, одни из первых поселенцев угрюмого Забайкалья, староверы Петровской эпохи, которых выселяли сюда с их семьями. Истовые русские крестьяне, чуждые и враждебные не только непонятной им революции, но и всему, что пошло за ней. Повсюду чувствовалась здесь, а иногда открыто высказывалась одна общая основная мысль, причина этой враждебности:

– Зачем отняли и погубили нашего царя? Зачем разрушили нашу жизнь? Что вам еще надо?

На этой почве разрасталось повстанческое движение, именно на почве крайней контрреволюционности крестьянства. Большевики только использовали их, усилив свою агитацию и направив из Иркутска транспорты с оружием и патронами. Банды повстанцев группировались на юго-западе от Петровского Завода. Первой колонне было приказано атаковать их и уничтожить. Егеря и ижевцы повели бой, сильным натиском опрокинули красных и погнали их в горы. Но в этом бою был ранен в обе руки начальник первой колонны генерал-майор Молчанов. Поэтому дело не удалось закончить, – красных потрепали, отогнали, но не уничтожили.

Я со своим штабом шел с волжанами, в полупереходе сзади двигалась Уральская дивизия, на сутки позже шли казаки. Последний ночлег перед Петровским Заводом мы имели в большом бурятском ауле Коссотах.

Среди пустынной всхолмленной местности, слегка запорошенной снегом, разбросано несколько сотен мазанок и кибиток. Посредине высится капище – храм буддистов-бурят. Эти инородцы в массе своей настроены непримиримо к советской власти, к большевикам и всей социалистической братии; как и все инородцы в России, на всем ее необъятном просторе, все инородцы – кроме избранного инородческого племени, обрезанных иудеев. Слуги их, этих держателей мирового золота, объясняют прикосновенность инородцев к контрреволюции и приверженность старому режиму тем, что они все слишком-де мало культурны, неразвиты, темны и не понимают сами своей пользы. Так говорили и до сих пор готовы утверждать почти все, принадлежащие к лагерю «демократов», и даже профессора их лагеря, типа Милюкова; вероятно, в глубине своей души эти господа сознают, что эти их утверждения ложь от начала до конца, но тактика и партийная дисциплина, двигатели современной совести, мало считаются с правдой.

Сохранение инородцами России бережного, святого почитания царского имени, их затаенные мечты о возвращении царской власти основываются главным образом на том, что только эта власть была абсолютно справедлива ко всем без различия национальности и вероисповедания; кроме евреев, по весьма понятной причине, справедливость которой они так наглядно доказали на деле за период 1917–1920 годов; нельзя ставить врагов государства в положение равноправное с остальными верными подданными его. Жизнь каждой национальности развивалась спокойно и естественно, в условиях жизненно прирожденных ей. Редкие отклонения, эксцессы случались, без сомнения. Но ведь где их нет? Только маньяки теоретической политики или заведомые шулера могут утверждать обратное.

А вот когда грянула революция, бунтом обманутого народа были растоптаны царская власть и весь государственный аппарат ее, тут сразу картина переменилась: инородцы стали подвергаться всяческим стеснениям, нарушались их вековые права, попирались обычаи, своеобразные устои жизни; когда же это было на руку новой власти, социалистической, и соседнему населению, русскому, то целые племена инородцев подвергались систематическому угнетению, близкому к уничтожению. Так было с астраханскими и донскими калмыками, уфимскими татарами и башкирами, забайкальскими бурятами.

Немудрено, что здесь среди зимовников бурят-буддистов приходилось встречать повышенное и резко определенное контрреволюционное настроение.

С ночлега, из Коссот волжане выступили рано утром, до рассвета. Мой штаб с конвойной оренбургской сотней и квартирьерами 2-й колонны, общим числом не более двухсот всадников, ожидал подхода головного отряда уральцев. Коши были поседланы, небольшой обоз запряжен.

Около половины десятого утра летят верховые буряты, наши добровольные разведчики, и докладывают, что на Коссоты наступает банда красных, человек до тысячи. Вскоре прискакали с такими же донесениями из сторожевого охранения казаки.

Двинув вперед по дороге на Петровский Завод небольшой, в несколько саней, обоз, я приказал нашему маленькому отряду выходить из аула, чтобы затем с двух сторон атаковать красных и отбросить их на подходящих уральцев.

Идем небольшой сомкнутой колонной, легкой спокойной рысью. Только вышли из последней улицы Коссот, как с ближайших холмов затрещали винтовки большевиков, заработал пулемет.

– Ваше превосходительство, скорее, скорее! – кричит мне под ухом начальник штаба корпуса, полковник К.

– Не кричите, – крики всегда вызывают волнение и беспорядок! – только успел я ему ответить, как с боку послышались несколько испуганных голосов:

– Ваше превосходительство, ваша лошадь ранена!

Нагнувшись с седла, я увидал, что действительно из левого плеча Маруси била фонтаном темная, алая кровь. Любимая полукровка, делившая со мной поход от Уфы, напрягала усилия и еще выше выбрасывала в своем легком беге раненую стройную ногу. Виден был сбоку умный карий глаз лошади, смотревший напряженно и печально, но без малейшей тени испуга или страха.