Потом меня услали в поликлинику (по дороге зайдешь в магазин, в аптеку и еще я забыла куда, вспомню – позвоню)… В общем, к Тетьнюсе я завалилась уже в обед, увешанная магазинными пакетами.

Тетьнюся жила в самом центре, если можно так сказать про сельский дом. Куда бы ты ни шел – пойдешь мимо Тетьнюси, поэтому вошла я, пригибаясь, чтобы в окна не увидели, и вместо «здрасьте» попросила опустить шторы.

– Катюша, ты вернулась уже? Я думала, ты на все лето!

Знахарка торопливо зашторивала окна, думаю, ее многие об этом просят, так что она привыкла. На окнах стояли всякие баночки-бутылки и жуткая алая бегония. У нас биологичка такие любит: весь кабинет зарос. На столе у окна, среди бесконечных стаканчиков с мудреной заваркой дымилась одинокая тарелка щей. Я еще и не вовремя…

– Садись-садись, пообедай со мной. Интересно мне, как ты съездила. Я в молодости тоже, ох, как путешествовать любила! – Она задернула занавески, отодвинула табуретку для меня и сразу отвернулась к плите. За все это время она не взглянула на меня – была занята другим и болтала, болтала, как ей интересно послушать о моей поездке. Она доставала и наполняла тарелку, стоя ко мне спиной, а когда повернулась – резко изменилась в лице.

– Ой! – глянула на меня Тетьнюся, будто увидела чудовище. Я думала, она тарелку выронит или хлопнется в обморок, с такими лицами только так себя и ведут.

Знахарка осторожно поставила тарелку. Мне показалось, что она отдернет руки, будто я могу укусить.

– Что случилось, Катюша? – Она это сказала так, будто меня уже похоронили и помянули, а я все пропустила и пришла за хлебушком. – Ты очень странно выглядишь. Может быть, мне просто кажется, но…

– Все верно, Тетьнюсь. Я затем и пришла. – И я показала ей пятно. Для затравки.

Знахарка вскинула брови, пробубнила под нос: «Не ожидала от тебя», – будто я в чем-то виновата, и сделала отвратительную вещь: крестясь и бормоча, смачно плюнула в меня через стол. Наверное, у меня стало такое ошалевшее лицо, что она рассмеялась. Потом встала, взяла в коридоре сапог, насадила на палку от метлы и поставила эту красоту в угол, приказав мне смотреть только туда. Я послушно уставилась на метлу, но краешком глаза видела, как Тетьнюся сворачивает мозолистые фиги и сует руки в карманы передника.

– Вот теперь можешь рассказывать… Да не смотри туда, щи прокиснут!

Я чувствовала себя пациентом лепрозория, отпросившимся домой погостить. Домашние, конечно, делают вид, что рады, но обниматься не лезут. И посуду твою потом выкинут. Конечно, спрашивают как дела, но вряд ли поймут твои прокаженные проблемы, поэтому лучше не распинаться, а говорить коротко и по делу. Тем более что у них на лице написано: «Когда ты уже исчезнешь, гниль ходячая?»

Тогда я лаконично, как могла, поведала о наших злоключениях в яме. О пропаже Таньки и Аллы тоже рассказала и о том, что бывает со мной ночью. О Черном Дьяконе, все, что слышала и нагуглила. Тетьнюся ерзала на месте и нервно поглядывала почему-то в тарелку, как будто и правда боялась, что щи прокиснут. А когда я замолчала, она сказала:

– Встань ко мне спиной, мне так думать удобнее.

Я подошла к сапогу на швабре, да так и встала, разглядывая стертые подметки. Тетьнюся возилась и стучала тарелками, наверное, несколько минут. Я думала, она про меня забыла и сейчас затеет мыть посуду.

– Катя, то, что ты говоришь, очень серьезно. – Знахарка наконец проснулась. – И очень странно. Такой, как ты сейчас, можно только родиться. А чтобы становились, да еще вот так… Я не слышала. Может, ты что-то упустила? Может, у тебя был кто в роду? Нет, вроде мы всех знали…

– Я теперь ведьма?

– Не совсем. В любом случае, помалкивай, и не ругайся со своими. Скажешь неосторожное слово – всех погубишь.

– Да ладно!

– Молчи, сказала! Может, этот твой дьякон такую силу имеет? Кого оговорил, та и стала ведьмой? Но после смерти-то… Хотя… – Она еще долго бубнила, рассуждая сама с собой. Я покладисто молчала и ждала вердикта.

– Мне кажется, он отдал тебе часть своей силы. И тебе и остальным, про запас вроде как, понимаешь? Может, потому он и существует до сих пор, что кучу народу оговорил… По-другому не представляю, что это еще может быть…

– То есть он сам…

– Молчи! Такие колдуны – редкость, но если попадется, то берегись. Да и не так много он тебе отсыпал…

– Что, щи не скисли?

– Зачем сказала?! – Тетьнюся разочарованно брякнула крышкой, и я поняла, что если не скисли до сих пор, то теперь скиснут обязательно. – Об этом я и говорю: следи за своим языком! – Она взяла меня за плечи и повела впереди себя к выходу. Это что, все? Больше она мне ничем не поможет?

– Делать-то что?

– Молчи! Может, я придумаю что-нибудь…

– Ой! А девочки?

– Не сумели сбежать и остались при нем. А ты сумела, чума, вот и майся теперь. – Знахарка громко захлопнула за мной дверь, бросив в спину что-то сыпучее.

Дома все были заняты собой: шмыгали носами, гоняли чаи с малиной. Врач уже успел побывать, и меня с порога развернули за новыми лекарствами. А когда я вернулась, застала у нас на кухне Тетьнюсю.

– Пришла? – У Костика была такая красная физиономия, будто полдня в бане просидел. – Нам про тебя все доложили.

У меня внутри все упало. Детский страх «мама узнает» посещает меня по самым нелепым поводам, а уж сейчас… Похоже, я здорово напугала знахарку. Она что, не понимает?!

– Я и говорю, лечи традиционными средствами, а народные мама и без меня знает! – Тетьнюся успокаивающе подмигнула: слава богу! Не выдала, значит.

– Да она у нас паникерша. Вот куда тебя понесло! Зря побеспокоила человека.

– Ничего, она же за вас волнуется…

Ясно, знахарке просто захотелось посмотреть на моих и доложить, что я к ней заходила. Зачем? Да чтобы от нее узнали, а не от соседей, и не напридумывали себе чего-нибудь, похожего на правду. Теперь не надо будет отмазываться: «Вы заболели – я пошла к знахарке», – и так ясно все.

– Не ругайте ее. – Тетьнюся глянула так, что стало ясно, кому она это говорит. Мне же велено молчать. – Лечитесь, а я пойду.

Она ушла, и Костику сразу стало хуже. Из красного братец превратился в мертвенно-бледного и слабо опустился на лавку:

– Нехорошо мне…

Я побежала за градусником. Потом за лекарствами, чаем, молоком… Потом за градусником для матери, потому что, нахлопотавшись вокруг Драгоценного Костика, она тоже вдруг побледнела и повторила это: «Мне нехорошо». Температуры у них не было, но вид был жалкий.

А мне, как назло, полегчало. Я и забыла о болезни с того момента, как ушла из больницы, от этого чувствовала себя еще более виноватой. Полдня плясала вокруг своих с лекарствами и питьем, стараясь помалкивать и поменьше на них смотреть (а вдруг правда про дурной глаз), а им становилось все хуже. К вечеру я уже подумала, не сбегать ли еще разок за врачом, но они уснули, а на улице пошел дождь.