— Но я не думаю, что с Мазо сработает шантаж. А его поезд прибывает сюда завтра.

— Так скоро?

— Судя по тому, что я слышал.

— Ладно. Я всю жизнь веду дела с ему подобными. Мы с ним справимся. — Эстебан снова поднял рюмку. — Ты этого заслуживаешь.

— Спасибо, — отозвался Джо. На сей раз он выпил.

Эстебан вернулся к работе над рамкой.

— Так улыбнись же.

— Я пытаюсь.

— Значит, тут еще и Грасиэла.

— Да.

— Что с ней такое?

Джо с Грасиэлой решили никому не рассказывать, пока по ней не станет видно. Сегодня утром, перед уходом на работу, она указала на небольшую округлость, вырисовывавшуюся у нее под платьем, и сказала ему, что секрет так или иначе раскроется уже сегодня.

Так что он с удивившим его самого облегчением, будто сбрасывая невидимую тяжесть, сообщил Эстебану:

— Она беременна.

Глаза Эстебана увлажнились, он хлопнул в ладоши, обошел стол и обнял Джо. Несколько раз похлопал его по спине, гораздо сильнее, чем Джо мог ожидать.

— Теперь, — провозгласил он, — ты мужчина.

— Ах, вот что для этого нужно? — отозвался Джо.

— Не всегда, но в твоем случае… — Эстебан покачал рукой туда-сюда, и Джо шутливо двинул его, и Эстебан принял этот удар и снова обнял его. — Я очень рад за тебя, друг мой.

— Спасибо.

— Она счастлива?

— Знаешь, да. Странно. Я не могу описать, но от нее правда как-то по-другому исходит энергия.

Они выпили за отцовство, и айборский пятничный вечер набирал силу за Эстебановыми жалюзи, за его пышным зеленым садом, за фонариками на деревьях, за каменной стеной.

— Тебе здесь нравится?

— Что-что? — переспросил Джо.

— Когда ты приехал, ты был такой бледный. И эта ужасная тюремная стрижка, и ты разговаривал так быстро.

Джо рассмеялся, и Эстебан засмеялся вместе с ним.

— Скучаешь по Бостону?

— Да, — признался Джо. Иногда он ужасно по нему скучал.

— Но теперь твой дом тут.

Джо кивнул, с удивлением осознав это:

— Видимо, да.

— Я понимаю, что ты чувствуешь. Я не знаю остальную Тампу. Даже после стольких лет. Но я знаю Айбор, как знаю Гавану, и я не уверен, как бы я поступил, если бы мне пришлось выбирать.

— Ты думаешь, Мачадо уже?..

— С Мачадо покончено. Возможно, еще пройдет какое-то время, но ему уже пришел конец. Коммунисты считают, что они смогут его заменить, но Америка этого никогда не допустит. У нас с друзьями есть чудесное решение, один очень умеренный человек, но я не убежден, что в наши дни кто-то готов к умеренности. — Он скорчил гримасу. — Из-за нее им пришлось бы слишком много думать. От этого болит голова. Людям нравится черно-белый мир, без полутонов.

Он положил стекло с фотографией на рамку, поместил сзади пробочный квадратик и нанес еще немного клея. Стер излишек небольшим полотенцем и отступил назад, чтобы оценить свою работу. Удовлетворенный ею, он отнес их опустевшие рюмки к бару и снова наполнил.

Принеся Джо его рюмку, он проговорил:

— Ты слышал о Лоретте Фиггис.

Джо поднял рюмку:

— Кто-нибудь видел, как она шествует по водам реки Хиллсборо?

Эстебан пристально посмотрел на него.

— Она покончила с собой, — произнес он.

Джо не донес питье до рта.

— Когда?

— Прошлой ночью.

— Как?

Эстебан несколько раз покачал головой и пошел за свой стол.

— Эстебан, как?

Тот стал глядеть в свой сад.

— Приходится предположить, что она снова взялась за героин.

— Вот оно что…

— Иначе это было бы невозможно.

— Эстебан… — повторил Джо.

— Она отрезала себе половые органы, Джозеф. А потом…

— Черт! — произнес Джо. — Черт, да не может быть!

— А потом перерезала себе горло.

Джо спрятал лицо в ладонях. Он ясно видел ее в кофейне, где они встретились месяц назад, видел, как она, еще девчонкой, поднимается по ступенькам полицейского управления в своей клетчатой юбочке, белых носочках и кожаных туфельках с цветными союзками, держа учебники под мышкой. А потом — образ, который он лишь воображал, но который казался вдвое ярче: как она калечит себя в ванне, наполненной ее кровью, и рот у нее раскрыт в вечном крике.

— Это было в ванне?

Эстебан непонимающе нахмурился:

— Что это?

— Она там себя убила?

— Нет. — Он покачал головой. — Она это сделала в кровати. В кровати своего отца.

Джо снова закрыл лицо руками и не стал их убирать.

— Прошу тебя, скажи мне, что ты себя не винишь, — попросил Эстебан спустя некоторое время.

Джо ничего не ответил.

— Джозеф, посмотри на меня.

Джо опустил руки и сделал долгий выдох.

— Она поехала на Запад. И на нее там охотились, как и на многих девушек, которые туда ездят. Ты на нее не охотился.

— Но это делали другие люди нашей профессии. — Джо поставил рюмку на угол стола и стал расхаживать по ковру, стараясь подыскать слова. — Каждая часть того, чем мы занимаемся, питает собой другие части, другие отсеки. Прибыль от продажи выпивки идет на плату девкам, а девки платят за наркотики, которые нужны, чтобы залучить других девок, заставить их трахаться с незнакомцами ради нашей выгоды. А если те девчонки попытаются соскочить с этой дряни или перестать слушаться, их бьют, Эстебан, ты это знаешь. Они пытаются слезть, но они могут попасться какому-нибудь смышленому копу, и поэтому им перерезают горло и бросают в речку. А мы последние десять лет провели, паля в конкурентов и друг в друга. И ради чего? Ради вшивых денег.

— Такова неприятная сторона жизни вне закона.

— Чушь, — бросил Джо. — Мы не просто живем вне закона. Мы гангстеры.

Эстебан ненадолго встретился с ним глазами. И сказал:

— Не стоит с тобой говорить, когда ты в таком состоянии. — Он поставил обрамленную фотографию на стол и перевел взгляд на нее. — Мы не сторожа братьям нашим, Джозеф. Более того, наши братья оскорбятся от предположения, что они не могут позаботиться о себе сами.

«Лоретта, — думал Джо, — Лоретта, Лоретта. Мы все брали и брали у тебя — и думали, что тебе каким-то образом удастся продержаться без того, что мы у тебя украли».

Эстебан указал на снимок: