Калам еще раз удивился направлению, избранному беженцами. Там на многие лиги вокруг — ни пищи, ни воды.

Раздался знакомый звук. Из русла на склон поднимался Апт. Раны демона более или менее зажили, оставив на черной шкуре свежие шрамы. Со времени нападения дивера прошло уже пять дней. Калам искренне надеялся, что Апт тогда задал ему хорошую трепку и заставил искать другую добычу.

И все же кто-то шел за ними по следу. Ассасин чуял это нутром. Каламу хотелось самому устроить засаду и наконец узнать, кому же он не дает покоя. Но он не поддался искушению. Он один, а преследователей может быть не менее дюжины. К тому же Калам сомневался в помощи демона. Скорее всего, демон не станет ввязываться в сражение.

Своим главным преимуществом ассасин считал быстроту передвижения. Правда, его жеребец не горел желанием странствовать, но продолжал идти из чувства соперничества, желая доказать демону, что способен двигаться быстрее, нежели он.

Калам снова забрался в седло. Апт нашел след, оставленный беженцами, и теперь принюхивался, раскачивая своей приплюснутой головой.

— Не наши это заботы, — сказал он демону, выдвигая из ножен кинжал (второй он сломал, сражаясь с дивером). — Нам своих хватает. Правда, Апт?

Тронув поводья, Калам двинулся в сторону от тропы.

Сумерки, как всегда, наступили незаметно. Темнота полностью скрыла демона.

«Ничего удивительного, — подумал Калам. — Темнота и тени — его родная стихия».

Судя по густой траве, он приближался к еще одному сухому руслу. Когда Калам подъехал к берегу, из зарослей появилось несколько вооруженных кочевников. Мысленно выругавшись, ассасин пустил коня шагом и поднял обе руки ладонями вперед.

— Я — мекралиец, — сказал он. — Приветствую собратьев-обарийцев. Меня несет вихрь Дриджны!

— Останавливайся, — велел ему один из кочевников.

Не опуская рук, Калам сдавил ногами бока жеребца, заставив коня остановиться.

— Вижу, ты и впрямь мекралиец, — произнес тот же голос.

К Каламу подошел кочевник с кривой саблей в руке.

— Добро пожаловать на наш пир, всадник. Ты ведь едешь с севера? Что нового там?

Калам несколько успокоился. Он спешился.

— То, что было новым, давно устарело. Я в пути уже несколько недель. Словом переброситься не с кем. Лучше расскажите, что нового в ваших краях.

— Мы воздаем проклятым мезланцам. Мстим им за все. И поверь, мекралиец, месть эта сладостна, как весенняя вода.

Калам не ошибся: под масками борцов за свободу скрывались обыкновенные мародеры.

Грабитель осклабился. Во рту у него недоставало нескольких передних зубов.

— Рад слышать, что вихрь Дриджны бушует над Обрала-одханом, — притворно улыбаясь, произнес Калам. — И что же, мезланские войска даже не пытались сопротивляться?

— Идем с нами. В лагере и потолкуем, — уклончиво ответил кочевник.

Каламу не оставалось иного, как вместе с разбойниками отправиться в их лагерь.

Вид лагеря лишь подтвердил предположения ассасина. Обыкновенная стоянка кочевников, не имеющих никаких представлений об устройстве военных лагерей. Посреди виднелась большая груда хвороста для костра. Когда его зажгут, свет будет виден на многие лиги вокруг. А вот и еще недочет: наспех сооруженный загон для волов. Грабители поставили его по ветру, что не пришло бы в голову даже самому нерадивому солдату.

— Ты спрашивал меня про мезланцев, — нарушил молчание главарь шайки. — Мезланские войска гибнут тысячами. По-настоящему у них есть лишь один опасный для нас полководец. Виканец с каменным сердцем. Говорят, он много наших положил на юго-востоке.

Калам хмыкнул. Ему передали бурдюк с вином. Ассасин благодарственно кивнул и сделал несколько больших глотков. «Салтоанское вино. Скорее всего, добыча, награбленная у тех самых малазанцев, чьи повозки они сожгли. И волы оттуда».

— На юго-востоке? Значит, в каком-то из прибрежных городов?

— Да, в Хиссаре. Но этого виканца выгнали из Хиссара. Город теперь в руках Камиста Рело. Другие города — тоже, кроме Арена. Но в Арене есть джистальцы. Забыл сказать: у того виканца на шее висят тысячи беженцев. Вцепились как клещи и требуют защиты.

— В таком случае у него не слишком уж каменное сердце, — заметил Калам.

— Не думаю. Виканец, может, и бросил бы этих беженцев на растерзание солдатам Камиста, но боится своего начальства в Арене. Всех этих изнеженных болванов. Знал бы он, что им недолго осталось дышать.

— А как зовут того виканца?

— Кольтен. Говорят, у него крылья как у вороны, а когда он убивает, то всегда смеется. Но ничего: Камист Рело пообещал ему медленную и мучительную смерть.

— Я пью за то, чтобы вихрь Дриджны принес нам обильную жатву, — сказал Калам. — Пусть каждый солдат будет вознагражден по заслугам.

Он сделал еще несколько глотков.

— Замечательный у тебя конь, мекралиец, — похвалил главарь шайки.

— И верный. Чужих сразу сбрасывает.

Калам надеялся, что разбойник внял его достаточно недвусмысленному предостережению. Но тот лишь пожал плечами, сказав:

— Любого коня можно усмирить.

Калам передал бурдюк дальше и как бы невзначай спросил:

— А о предателях вихря Дриджны здесь что-нибудь слышно? Вокруг все замерли. В разгорающемся костре трещал сухой хворост. Главарь шайки, изображая на лице неподдельную обиду, простер руки:

— Чем мы заслужили такие слова, мекралиец? Уж не подозреваешь ли ты нас? Поверь, друг, мы — не воры и не убийцы. Мы — приверженцы Дриджны! Никто не посягает на твоего прекрасного коня, хотя я и мог бы заплатить золотом.

— Конь не продается, обариец.

— Ты еще не слышал мою цену.

— Я не отдам его даже за все сокровища Семиградия, — отрезал Калам.

— Тогда больше не будем об этом.

В знак примирения главарь взял бурдюк и протянул Каламу. Тот принял бурдюк, но лишь смочил губы.

— Печальное нынче время, — посетовал главарь шайки. — Доверие стало редкостью даже среди соратников. Нас всех ведет имя Шаик. И у нас общий, всем ненавистный враг. В буднях священной войны такие мирные ночи выпадают нам нечасто. Давай лучше пировать по-дружески, чем тратить время на взаимные подозрения.

— Твои слова принижают важность священной войны, — сказал Калам.

«Слова, будто плащовки, скользят над всеми ужасами человеческих боен. Удивительно, что они окончательно не обесценились».

— А теперь ты отдашь мне своего прекрасного коня и не менее прекрасный кинжал, — заявил главарь шайки.

Ассасин громко расхохотался.

— Я насчитал вас семеро: четверо передо мной, а трое сзади. — Он умолк, продолжая улыбаться и смотреть прямо в глаза главарю. — Мне придется нелегко, но обещаю: первым, кого я убью, будешь ты, друг.