О Маргарите Уимпл он вновь вспомнил во время заседания комитета по искусству, которое проходило в комнате попечительского совета, под любимым голландским полотном сэра Илая Петтифера, изображавшим урок анатомии[130]. В центре стоял врач, педантически оттянувший двумя пальцами упругую пуповину. Перед ним лежал мертвый младенец, его вскрытый живот напоминал цветок, младенец еще был прикреплен к бугорку плоти, похожему на медузу, имевшему множество кровяных прожилок и незадолго до этого бывшему частью матери. Вокруг стояли другие голландские врачи в черных камзолах и торжественно смотрели на художника. И вот странность, между ними почему-то затесался мальчик, лет, верно, десяти, тоже в черном камзоле, в руках он держал детский скелет примерно того же размера, что и мирный трупик, подвергшийся вскрытию. Череп скелета, как это всегда бывает, улыбался, и, пожалуй, на полотне это была единственная улыбка. Марта Шарпин, которая, как и Дамиан, пришла на заседание раньше назначенного часа, поинтересовалась у него: с исторической точки зрения детский скелет на картине – это религиозная аллегория – memento mori – или же просто анатомическое наглядное пособие? По ее мнению, все же религиозная аллегория, исходя из странного возраста мальчика в черном. Дамиан не преминул заметить, что, как бывший католик, он предпочитает думать, что это просто изящный способ представить дополнительные анатомические сведения. В него вселяет ужас, прибавил он, затхлый мир мощей, фрагментов кожи и костей, которые явно не обладают никаким смыслом, поскольку сущности, прежде их населявшие, давно на небесах. Марта Шарпин на это возразила: позвольте, а как же быть с воскрешением мертвых? Не говоря уж о том, что мертворожденные младенцы не на небесах находятся, а в чистилище младенцев, поскольку умерли до крещения.

– Вы католичка?

– Нет, – отвечала Марта, – я историк-искусствовед.

В больничном комитете по искусству Марта представляла культурный попечительский фонд Гильдии торговцев пряностями. В фонде она была вновь назначенным координатором по искусству, сменив на этом посту Летицию Хольм, престарелую эстетку из второго поколения Блумсберийского кружка[131]. Почтенные попечители взирали на Марту с одобрением – свежая кровь, хорошо, – но и с некой подозрительностью, мол, слишком молода, не маловато ли у нее серьезности и авторитета. Она защитила докторскую диссертацию в Институте Курто[132], на тему мрачноватых аллегорических натюрмортов XVII века, а потом получила еще и диплом менеджера в области искусства. Ей было за тридцать, у нее была гладкая, модная стрижка темных волос, костистое лицо с резко обозначенными чертами. Кожа золотистая, заставляет подумать о Востоке. Густые черные брови и ресницы, шоколадно-карие глаза. Макияжа не использовала, да он ей, кажется, и ни к чему. На ней прекрасно пошитый черный брючный костюм и шейный платок из неведомого мерцающего материала, с перманентной плиссировкой, в серебристо-голубых тонах, заколотый некой крупной мозаичной брошкой таким образом, что имел форму, напоминавшую шейные платки и галстухи людей на полотне. Дамиану пришлась по нраву внешность Марты. Это была вторая их встреча, второе заседание комитета, на котором присутствовали оба. Марта определила для себя, что Дамиан – главный пассионарий в этом собрании, с ним стоит познакомиться поближе. Марта сказала:

– Должна заметить, инсталляция в вестибюле просто превосходна. Глядя на нее, хочется петь, для больницы это чувство небывалое. Летиция говорила, что все идеи здесь исходят от вас.

– Летиция мне давала прекрасные советы, где прикупить всякие хорошие вещи. Я покупаю авторские отпечатки современных художников. Первое мое приобретение – трафаретный оттиск Берта Ирвина под названием «Магдалина». Для нашего второго больничного этажа мы купили еще один, точно такой же. Стремительные яркие формы на сером фоне. Мне, как бывшему католику, стало интересно, почему такое название – «Магдалина». Оказалось, Ирвин называет свои работы достаточно произвольно, например в честь улиц, окружающих мастерскую. Проезд Магдалины, вот что имелось в виду. Мне это по душе: серый асфальт, стремительные цвета…

– Так вы собираете, у вас коллекция?

– Ну, это громко сказано. Покупаю отпечатки. Не могли бы вы мне рассказать о Йозефе Бойсе?..

Этот переход показался Марте немного странным, она удивленно подняла свои густые брови и открыла рот, готовясь что-то сказать, но тут вошли прочие члены комитета. Больничный соцработник, руководительница сестринского подразделения, больничный казначей, представитель Колледжа искусств, младший юрист гильдии торговцев пряностями. Представитель колледжа был художник-акционист, чье присутствие на заседаниях и участие в работе комитета были непредсказуемы. Когда он брал слово, что случалось нечасто, то говорил так, словно распускал вязаную вещь: бесконечно тянул мысль за кончик, образовывалась жеваная зависимая фраза, ворошок из слов, за ней другая, третья, четвертая… в конце же не оказывалось ничего – лакуна, зияние, заикание. Летиция Хольм недолюбливала и презирала акциониста. Она говорила, что речь его напоминает его творчество, а творчество это состояло в том, чтобы безнадежно свешиваться на канате с разных сооружений – уличных фонарных столбов, железнодорожных мостов, мостов через реки – закутанным в мешки и перевязанным веревками всевозможной толщины, со множеством узлов, на манер Гарри Гудини. Дамиан не знал, какого мнения об акционисте Марта Шарпин, можно будет как-нибудь потом спросить.

Заседание пошло своим чередом. Дамиан сообщил о приобретении полотна Терезы Олтон, о передаче неизвестным дарителем авторских отпечатков Тома Филлипса. Руководительница сестринского подразделения доложила об украшении больницы студентами-добровольцами из Колледжа искусств. Между прочим, кое-кто из этих студентов попытался пронести в инкубаторное отделение предметы, не отвечающие санитарным требованиям. А кое-кто начал работу в хирургическом отделении, потом ушел и не вернулся, оставив после себя ветви омелы, апельсины и дольки чеснока, пришлось убирать. Дамиан Беккет сказал, что в гинекологическом корпусе работа по украшению прошла очень успешно, весьма творческие и необычные композиции; вероятно, следует как-то поблагодарить за это мисс Уимпл. Вы знакомы с мисс Уимпл? – отнесся он к акционисту, Джо Блаунту. Лично нет, ответил тот, а кто она такая?..

В конце, как всегда, затронули нерешенный больной вопрос (переходивший из заседания в заседание) – судьбу коллекции Илая Петтифера. Условие этого завещания – и прочих щедрых даров сэра Петтифера – гласило, что коллекция должна заботливо сохраняться и выставляться на обозрение публики. И что же, коллекция продолжает лежать нераспакованная в ящиках, частично пылиться в старых стеклянных шкафах, говорил казначей, между шкафами даже не протиснешься. Вот задачка так задачка. Помните, однажды мы пригласили каталогизатора, профессиональную сотрудницу? Она проработала в подвале полгода… по ее словам, пыль и темнота плохо подействовали на ее психику. После ее ухода оказалось, что она успела составить научную опись одного-единственного ящика, причем по системе, которую другие люди вообще не могут взять в толк. К тому же у нее развилось загадочное вирусное заболевание, она пригрозила подать на больницу в суд: мол, зачем в этих ящиках живут вирусы?