способствует выполнению аскетических упражнений, чем брак. И, наконец, последнее: возводя ум человека к идеалу жизни – небесному блаженству, аскетизм вместе с тем не пренебрегает и земными условиями его существования, именно теми, которые имеют прямой своей целью благо ближнего.

А. В. Вадковский. Святой Василий Великий, его жизнь и проповеднические труды [801]

I

Между знаменитыми учениками Оригена, воспитавшимися на его многочисленных и славных творениях и усвоившими себе великую силу его духа и ума, Василий, за свою замечательную деятельность названный Великим, бесспорно, занимает первое место. Насколько замечателен был этот великий учитель Церкви и как велика была его слава и сильно влияние на современников, это ясно показывает нам его ближайший друг, св. Григорий Назианзин. В своем похвальном Слове Василию Великому он описывает его громадное влияние на современников в следующих чертах: «Что иное составляет ныне приятность собрания? Что услаждает на пиршествах, на торжищах, в церквах, увеселяет начальников и подчиненных, монахов и уединенно-общежительных, людей бездолжностных и должностных, занимающихся любомудрием внешним или нашим? Везде одно и величайшее услаждение – это писания и творения Василиевы. После него не нужно писателям иного богатства, кроме его писаний. Умолкают старые толкования Божия слова, над которыми потрудились некоторые, возглашаются же новые; и тот у нас совершеннейший в слове, кто преимущественно пред другими знает Василиевы писания, имеет их в устах и делает внятными для слуха. Вместо всех один он стал достаточен учащимся для образования».[802] Можно было бы считать эти слова преувеличенными и пристрастными, если бы, с одной стороны, они не были произнесены в то время, когда память о Василии у всех была еще свежа и когда, следовательно, всякое противоречие действительному факту было совершенно невозможно,[803] и если бы, с другой, мы не имели равносильных свидетельств и от внешних, как в то время христианские учители обыкновенно называли не принадлежащих к Церкви. Ливаний, глава современных риторов, учитель Василия, кладет оружие пред своим знаменитым учеником и даже относится к нему с какой-то робостью и подобострастным уважением, которые так нередко встречаем мы в отношениях школьника к своему учителю. Посылая Василию Великому свою речь «о человеке своенравном», он пишет ему следующее: «Вот послал я тебе речь, обливаясь потом. Да и как было не обливаться, посылая речь к такому человеку, который искусством составления речей в состоянии доказать, что напрасно превозносятся и Платонова мудрость, и Демосфенова стремительность? А моя речь – то же, что комар в сравнении со слоном. Посему прихожу в ужас и трепещу, представляя себе тот день, в который ты взглянешь на речь, и даже едва не теряю ума».[804] При своем красноречии и силе слова Василий обладал еще пламенным благочестием и необыкновенной твердостью характера. Все эти качества, благодаря особенным благоприятным обстоятельствам, среди которых родился, рос и воспитался этот великий человек, сложились и развились в нем в одно прекрасное и гармоническое целое.

Василий [805] происходил из такого семейства, в котором благочестие, по выражению Григория Богослова, было наследственно. Местом его рождения была малоазийская провинция Понт, лежавшая на прибрежьях Черного моря. С самого раннего детства он должен был усвоить себе благочестие и получить стремление к развитию в себе дара красноречия. Отец его, по имени также Василий, был ритор, и от ученого отца даровитый сын слушал первые правила красноречия. Его бабка Макрина и мать Еммелия были женщины испытанного благочестия, и мягкая, впечатлительная натура дитяти не могла не поддаться влиянию окружающих его родственных и нежно любящих сердец. Рассказы о бедствиях, которые претерпели его предки во время жестокого Максиминова гонения, весьма рано также должны были посеять в его душе начатки той твердости, энергии и непоколебимого мужества, которые составляли отличительную черту его характера. Так еще с самого детства под влиянием стольких разнообразных и сильных впечатлений, действовавших на св. Василия одновременно, должно было начаться развитие его в одном известном направлении, чтобы образовать из него сильную и цельную личность. Достигши юношеского возраста, он оставил родительский кров и отправился путешествовать по знаменитым тогдашним городам, чтобы довершить свое образование. Он посетил Кесарию Каппадокийскую, потом Константинополь, где было множество философов и замечательных ораторов и где Василий слушал Ливания, и, наконец, центр тогдашней образованности – знаменитые Афины. Здесь еще в то время была резиденция язычества, здесь также текли обильные реки научной жизни, напояемые источниками некогда славного для язычества времени, но в рассматриваемый момент уже ушедшего в область приятных воспоминаний, и здесь же, наконец, красноречивые учители пытались посредством философского аллегоризма поддержать колеблющуюся религию древности. Это был город, который Григорий Богослов в своем похвальном Слове Василию называет «обителью наук».

В это время Василий был уже известен как молодой ученый, подававший большие надежды, так что имя его еще до прибытия в Афины повторялось в устах многих. Он обнаруживал в себе, по словам Григория, еще в молодости «ученость выше возраста и твердость нрава выше учености. Он был ритором между риторами еще до кафедры софиста, философом между философами еще до выслушания философских положений, а что всего важнее – иереем для христиан еще до священства».[806] В Афинах началась дружба Василия с Григорием Богословом, дружба, которой они были верны до конца своей жизни. Дружба эта была самая искренняя и неразрывная, так что, по словам Григория, могло казаться, «что в обоих одна душа поддерживает два тела... что они были один в другом и один у другого».[807] Началом этой дружбы, как рассказывает св. Григорий, послужило следующее обстоятельство.

У афинской учащейся молодежи был странный обычай встречи и приема в свое общество новичков, – обычай, имеющий в своем основании некоторую долю сходства и с нашей школьной жизнью. В этом обычае «с делом смешивалось шуточное». Вот в каких чертах рисует нам Григорий этот обычай: «Новоприбывший вводится для жительства к одному из приехавших прежде него – другу, или сроднику, или односельцу... потом новоприбывший терпит насмешки от всякого желающего. И сие, полагаю, заведено у них с тем, чтобы сократить высокоумие поступающего вновь и с самого начала взять его в свои руки. Шутки одних бывают дерзки, а других более остроумны; сие соображается с грубостью или образованностью новоприбывшего. Такое обхождение тому, кто не знает, кажется очень странным и немилосердным, а тому, кто знает наперед, весьма приятно и снисходительно, потому что представляющееся грозным делается большей частью для вида, а не действительно таково. Потом новоприбывшего в торжественном сопровождении чрез площадь отводят в баню.